БРИТАНИЯ, УНЕСЁННАЯ БРЕКЗИТОМ

Борис Джонсон и Британия
С приходом Бориса Джонсона на пост первого министра Соединённого королевства переговоры с Брюсселем, противниками и сторонниками Брекзита внутри страны пошли лучше. Тереза Мэй не могла и мечтать о таком ходе дел. Но она не была наделена ловкостью Джонсона, часто выглядящей как железная принципиальность. Еврократия решила не осложнять отношения с Великобританией и позволить ей отойти от Союза, временно — на приемлемых условиях и с обеспечением режима «свободной торговли». Лейбористы не упустили случая покритиковать кабинет и его проект выхода, а парламент отложил в октябре принятие решения. Джонсон повёл себя хитро: он сообщил, что в отставку уходить не будет, что превратило депутатов в виновников неопределённости, тогда как они хотели бы выставить таковым премьер-министра. Этот трюк удался с Мэй, но Джонсон к нему проявил равнодушие.

В результате всех проволочек октября неизменной осталась перспектива выхода Англии из Союза без серьёзного конфликта. В Лондоне и Брюсселе устали от напряжения. К тому же обстановка в мировой экономике осложнилась, а обострение конфликта между начальством ЕС и британским кабинетом никому ничего не даст. Стало ясно: британские элиты не собираются раскалывать ЕС, сколько бы их не подталкивали к этому события или президент США. В результате бурный бракоразводный процесс островного королевства с ЕС начал постепенно превращаться в нечто более спокойное. И в Брюсселе, где так жёстко вели себя с Грецией, пытавшейся в 2015 году добиться признания своих прав и интересов, решили дополнительно не накалять обстановку. Сыграл роль и фактор нового британского премьера. Его демонстративная готовность резко разорвать отношения при неуступчивости Брюсселя могла вернуть отношения в состояние острого конфликта, а это опасно для ЕС.

Описывая национальное хозяйство Соединённого королевства, современные справочники на первое место ставят финансовый сектор, а промышленности отдают почётное второе место. Причина в том, что Англия осуществляет порядка 10 % мирового экспорта банковских, брокерских, страховых и консультативных услуг. Она приняла за минувшие 30 лет огромные капиталы не для инвестирования их в своих пределах (если не считать покупки недвижимости), но для распоряжения ими в качестве обобщённого управляющего. Лондонский Сити процветал так долго, что оказался успешнее Уолл-стрит. Если в 1975 году активы местных и иностранных банков были близки к 100 % ВВП Великобритании, то в 2013 году они оценивались уже в 450 % ВВП, а это было примерно в пять раз выше аналогичного показателя для США. В денежном выражении эти активы могли быть оценены в 5 трлн фунтов стерлингов, что по тогдашнему курсу давало 7,8 трлн долларов.

В 2014 году Банк Англии прогнозировал дальнейший рост активов банковского сектора страны. Подъем мировой экономики должен был к 2050 году достигнуть 60 трлн футов стерлингов, что соответствовало бы 950 % ВВП. Возможно, в амбициозности таких прогнозов и бушевавшей в тот момент в государствах БРИКС и меньших странах Второй волны глобального кризиса самоуверенности (капиталы бежали из зон бедствия в спокойную Англию) стоит искать причину резких и недальновидных решений властей в отношении ЕС. Оборотной стороной финансового успеха Великобритании должен считаться её государственный долг. По его размеру страна находится на четвёртом месте в мире, опережая ФРГ, но уступая США, ЕС и Японии. И если британский госдолг в 2007 году составлял 41,7 % от ВВП, то в 2019 году — 84,7 %. Если когда-либо британские финансисты и могли мечтать о таких успехах, как в начале XXI века, то едва ли они грезили о таком долге.

Оборотной стороной финансового чуда нужно также признать дорогую недвижимость и высокий курс британской валюты. Но всё это не воспринимается финансовой элитой как беда. Даже долг понимается как источник пусть небольшой, но гарантированной и защищённой ренты, а процентная ставка Банка Англии в отличии от ставки ЕЦБ не является отрицательной. Она составляет 0,75 %. На этом фоне положение производства в стране было и остаётся вторичным; надежды команды левых лейбористов Джереми Корбина на новое индустриальное чудо и чудо массового благосостояния едва ли могут иметь основу для обвала британской валюты. Между тем, сделка правительства Великобритании и ЕС вызвала рост курса британской валюты, что, на первый взгляд, обещает сохранение финансового курса страны и исполнение сказочного прогноза Банка Англии.

Ближайший к современному большой кризис накрыл мировую экономику после 1973 года. Великий французский историк Фернан Бродель иронизировал тогда над уверовавшими в силу кейнсианской контрциклической политики. Он писал: «…ураган они превратили в наводнение». Оно закончилось лишь в 1982 году. В своей книге «Капитализм кризисов и революций» автор этой статьи отмечает: нынешний глобальный кризис был искусственно затянут другими верующими регуляторами, монетаристами. Пожар пытались потушить денежными вливаниями, пока ФРС не перешёл к политике повышения ставок, а «молодые экономики» не допустили девальвации своих валют. И это поставило Британию и других старых лидеров в странное положение: они не понесли в 2013—2016 годах потерь, но и не были вылечены от болезней, так как кризисы — это одновременно и симптомы болезни экономики, и лекарство от неё. Британия, ЕС, США и Япония сняли симптомы, но не исцелились.

Глобальный кризис подвёл черту под старой моделью роста и похоронил возможность спасти её коллективными усилиями (G‑20). Не удались Западу в Евразии и попытки подчинить себе новые центры, а в отношении России самым агрессивным игроком была и остаётся Британия. Она имеет внушительную экономику, где в реальной сфере крайне важными многие десятилетия были: машиностроение, авиационно-космическая, химическая и иная промышленность, а также электротехника и электроника. Но эти сферы в силу хотя бы дорогого фунта конкурируют на мировом рынке с большим трудом. Проще энергетике и нефтепереработке (зависящей от импорта), но и они обречены столкнуться с ростом конкуренции. Слишком дорого после девальвации евразийских валют и развития массового производства в Китае что-либо выпускать в Британии. Технологии же будут копироваться, а если в Евразии дальше пойдут по пути национализации патентного права и вольностей в отношении интеллектуальной собственности при жёсткости к зарегистрированным в ЕС, США, Великобритании или иным офшорам фирмам, то британские дела сильно ухудшатся.

Сознаёт ли британская финансовая элита, что мир входит в новую эпоху, а глобальный кризис был поворотом, а вовсе не набором неприятностей? Судя по метаниям сменявших друг друга трём консервативным кабинетам, она, скорее, ощущает дискомфорт от ситуации, которую видит как неопределённую и явно неподходящую. Тревога финансовой элиты превращается от раза к разу в нервозность и необдуманность бюрократии или «политического класса британской демократии», как иногда выражаются неолибералы.

Британия на спуске с великой вершины
Ещё во время премьерства Джеймса Кэмерона, когда отношения Лондона и Брюсселя начали портиться, было очевидно: за пышным финансовым фасадом и внешними показателями британской экономики сокрыты большие исторические процессы, которые идут не в пользу Британии. Кэмерон вёл с управленцами ЕС переговоры о признании фунта стерлингов равной евро по значимости валюты и вообще реформировании Союза. «Это серьёзная, но не невозможная задача», — говорил он осенью 2015 года, угрожая референдумом в случае непонимания. Публика слышала британское требование ограничения свободы передвижения и доступа мигрантов к пособиям и налоговым льготам в Соединённом королевстве, но не могла слышать переговоров за закрытыми дверями.

Британию, а следом и США, «подводят» не собственные ошибки, а успех мирового развития. Они делали на него ставку, они направляли его в надежде всегда оставаться ядром системы. Они извлекали из этого огромные выгоды. Без этого не случилось бы лондонского торгово-финансового чуда. Однако британские элиты хотели бы возрастания своей роли в процессе, тогда как им грозит только её снижение. Фунту стерлингов угрожает ослабление, но не в целебной своевременной форме, а в форме неприятного последствия общего развития дела. Возникший ранее конфликт с ЕС не устранил Великобританию из группы западных лидеров, а лишь потеснил. Реальную проблему для неё представляет всё менее зависимое развитие центров в Евразии и переориентация на них  африканских, латиноамериканских и иных рынков. Они охотно примут британские или американские капиталы, но не примут старой глобальной иерархии, так как сами рассчитывают на рост статуса и дозрели до него. Сделать с этим Лондон ничего не сможет.

Финансовый остров Тэтчер с побочными эффектами
Команда Тэтчер принялась круто поворачивать экономику. Пусть рабочий класс забудет о надёжных контрактах на шахтах или в металлургических комбинатах — гласило её решение. Тэтчер была уверена, горной и металлургической промышленностью можно пожертвовать, лишь бы состоялась трансформация. Это в целом соответствовало неоконсервативному антикризисному принципу дать упасть всему, что упасть должно, и только кейнсианскими мерами удерживалось в устойчивости все кризисные 1973—1982 гг. Стоит учитывать, что готовность выпустить кризис «из бутылки» должна была ударить по странам с сырьевой экономикой.

Курс консервативного кабинета вызывал протесты, но Тэтчер не шла на уступки и только обещала новые рабочие места и возможности в обновлённой экономике, в крупных городах. Так окончательно настало время Лондонской биржи, офисов и международных фирм. Иностранные деньги, в том числе вырученные от торговли нефтью по высоким ценам, потекли в Соединённое королевство рекой. Дошло до того, что в 1986 году правительство распустило власть столицы — Совет большого Лондона, чтобы он не мешал бизнесу своим видением того, что надо и что не надо лондонцам. Их права были признаны равными пыли, тогда как сама столица страны в глобальном экономическом плане резко повысила статус.

Разногласия в Западном лагере и британский референдум
Кэмерон не смог найти понимание в ЕС и прибег к наибольшему средству давления. Британский народ должен был показать, что он почти готов к выходу своей страны из Союза. Аргументы использовались следующие: жизнь до вступления в ЕС была лучше, заработки выше, конкуренция за рабочие места ниже, недвижимость стоила не так дорого, и всё было спокойней, не считая того, что вокруг было меньше иностранцев. Убедить людей со сведённым таким образом балансом, что «ЕС — это благо человечества», «общий дом» или «единственный путь развития» было невозможно. Они не так много приобрели от неолиберальной политики и так много потеряли, что голосовали за выход.

Всё это стало ударом для умеренных консерваторов-неолибералов. Одновременно бывший мэр Лондона Джонсон выдвинулся своей агитацией за разрыв с ЕС. Кэмерону пришлось уйти в отставку, а сменившая его Мэй оказалась в странной ситуации конфликта, с которым не знала, что делать, как и с решением и настроением британского народа. Теоретически референдум переводил отношения Лондона и Брюсселя (Берлина тоже) в форму борьбы. В ЕС боялись распада, так как в Греции, Испании, Италии и особенно во Франции росло недовольство неолиберальной политикой Союза. Не вызывали удовлетворения и антикризисные меры, а политика «жёсткой экономии» давала отрицательный экономический и политический эффекты. Это был шанс для Британии вернуть себе положение великого европейского игрока. Но английские власти побоялись в 2016 году поддержать Марин Ле Пен на выборах во Франции, а значит, никакого эффективного сопротивления оказать не могли. Они проиграли в борьбе с самого начала.

Однако не проиграло ли Соединённое королевство ещё раньше?