БРИТАНИЯ, УНЕСЁННАЯ БРЕКЗИТОМ
Старая Англия оказалась слишком старой, чтобы реализовать собственные экономические мечты. В своём долгом успехе она пережила неолиберальную эпоху. Настало другое время. Брекзит не даёт ответ на его вызовы, хотя и является порождением новых условий в мире. Британии предстоит медленный спуск, впрочем, история её последних 150 лет тоже была таким спуском. Как всё это стало возможно и как изменится мир.
Текст: Василий Колташов
Борис Джонсон и Британия
С приходом Бориса Джонсона на пост первого министра Соединённого королевства переговоры с Брюсселем, противниками и сторонниками Брекзита внутри страны пошли лучше. Тереза Мэй не могла и мечтать о таком ходе дел. Но она не была наделена ловкостью Джонсона, часто выглядящей как железная принципиальность. Еврократия решила не осложнять отношения с Великобританией и позволить ей отойти от Союза, временно — на приемлемых условиях и с обеспечением режима «свободной торговли». Лейбористы не упустили случая покритиковать кабинет и его проект выхода, а парламент отложил в октябре принятие решения. Джонсон повёл себя хитро: он сообщил, что в отставку уходить не будет, что превратило депутатов в виновников неопределённости, тогда как они хотели бы выставить таковым премьер-министра. Этот трюк удался с Мэй, но Джонсон к нему проявил равнодушие.
В результате всех проволочек октября неизменной осталась перспектива выхода Англии из Союза без серьёзного конфликта. В Лондоне и Брюсселе устали от напряжения. К тому же обстановка в мировой экономике осложнилась, а обострение конфликта между начальством ЕС и британским кабинетом никому ничего не даст. Стало ясно: британские элиты не собираются раскалывать ЕС, сколько бы их не подталкивали к этому события или президент США. В результате бурный бракоразводный процесс островного королевства с ЕС начал постепенно превращаться в нечто более спокойное. И в Брюсселе, где так жёстко вели себя с Грецией, пытавшейся в 2015 году добиться признания своих прав и интересов, решили дополнительно не накалять обстановку. Сыграл роль и фактор нового британского премьера. Его демонстративная готовность резко разорвать отношения при неуступчивости Брюсселя могла вернуть отношения в состояние острого конфликта, а это опасно для ЕС.
Британия имела собственные побуждения «пойти на выход». О них и об условиях их возникновения, необходимо сказать в деталях. Но ЕС имел свои причины, чтобы опасаться Брекзита или относиться к нему более спокойно. В 2015—2018 годах (даже вплоть до выборов в Европарламент в мае 2019 года) в Европе шла борьба за сохранение власти в руках неолиберальной партии. Она сталкивалась со многими угрозами. Одной из которых были президентские выборы во Франции (2016) с вероятностью победы сил враждебных к ЕС и к финансовой элите за ним стоящей. В этом ряду особенно опасным, не только как прецедент, мог стать Брекзит. Если бы британские консерваторы повели атаку на Союз, он мог и не пережить этих лет. Даже после выборов во Франции Дональд Трамп предлагал Эммануэлю Макрону развалить ЕС, вывести из него свою страну.
Мир стал совсем иным после Второй волны глобального кризиса 2013—2016 годов. Западный консенсус оказался менее прочным, полным обострившихся противоречий. Британские элиты видели возрастание проблем и трудностей в перспективе, и они традиционно решали свои проблемы за счёт других. Проблема состояла в том, что и в Германии обычно действовали таким же образом. Общие усилия на Востоке успеха не принесли, и по ним разногласий не было, пусть большие ожидания и рассыпались. В этой обстановке взаимные претензии и неуступчивость сделались логичны. Они-то и породили пятилетку взаимных укоров, манёвров и заигрываний между Британией и ЕС. Еврократия, если и хотела в какие-то моменты, но не смогла передавить британцев, а те сумели показать твёрдость своих малопонятных намерений и готовность сотрудничества после Брекзита. Всё это произошло благодаря весу британской экономики.
Британская экономика на бумаге и в бумагах
Соединённое королевство занимает пятое место в мировом рейтинге экономик по ВВП. В 2018 году этот показатель, по расчётам МВФ, составил 2828,6 млрд долларов США. Согласно прогнозам по итогам 2019 года ВВП Великобритании должен оказаться не ниже этого уровня, а, быть может, и прибавить 0,5—1 млрд долларов. Прогнозируемый различными структурами рост невелик, так как государство находится в непростом положении. В 1980 году его ВВП составлял лишь 604,6 млрд долларов, по данным всё того же МВФ. Он перевалил за трлн долларов в 1989 году, а в 2003-м был уже более 2 трлн долларов. Это чудо случилось по многим причинам, среди которых главной была новая роль Великобритании в мировой и европейской экономике. Страна окончательно стала финансовым центром.
Описывая национальное хозяйство Соединённого королевства, современные справочники на первое место ставят финансовый сектор, а промышленности отдают почётное второе место. Причина в том, что Англия осуществляет порядка 10 % мирового экспорта банковских, брокерских, страховых и консультативных услуг. Она приняла за минувшие 30 лет огромные капиталы не для инвестирования их в своих пределах (если не считать покупки недвижимости), но для распоряжения ими в качестве обобщённого управляющего. Лондонский Сити процветал так долго, что оказался успешнее Уолл-стрит. Если в 1975 году активы местных и иностранных банков были близки к 100 % ВВП Великобритании, то в 2013 году они оценивались уже в 450 % ВВП, а это было примерно в пять раз выше аналогичного показателя для США. В денежном выражении эти активы могли быть оценены в 5 трлн фунтов стерлингов, что по тогдашнему курсу давало 7,8 трлн долларов.
В 2014 году Банк Англии прогнозировал дальнейший рост активов банковского сектора страны. Подъем мировой экономики должен был к 2050 году достигнуть 60 трлн футов стерлингов, что соответствовало бы 950 % ВВП. Возможно, в амбициозности таких прогнозов и бушевавшей в тот момент в государствах БРИКС и меньших странах Второй волны глобального кризиса самоуверенности (капиталы бежали из зон бедствия в спокойную Англию) стоит искать причину резких и недальновидных решений властей в отношении ЕС. Оборотной стороной финансового успеха Великобритании должен считаться её государственный долг. По его размеру страна находится на четвёртом месте в мире, опережая ФРГ, но уступая США, ЕС и Японии. И если британский госдолг в 2007 году составлял 41,7 % от ВВП, то в 2019 году — 84,7 %. Если когда-либо британские финансисты и могли мечтать о таких успехах, как в начале XXI века, то едва ли они грезили о таком долге.
Оборотной стороной финансового чуда нужно также признать дорогую недвижимость и высокий курс британской валюты. Но всё это не воспринимается финансовой элитой как беда. Даже долг понимается как источник пусть небольшой, но гарантированной и защищённой ренты, а процентная ставка Банка Англии в отличии от ставки ЕЦБ не является отрицательной. Она составляет 0,75 %. На этом фоне положение производства в стране было и остаётся вторичным; надежды команды левых лейбористов Джереми Корбина на новое индустриальное чудо и чудо массового благосостояния едва ли могут иметь основу для обвала британской валюты. Между тем, сделка правительства Великобритании и ЕС вызвала рост курса британской валюты, что, на первый взгляд, обещает сохранение финансового курса страны и исполнение сказочного прогноза Банка Англии.
Вот только на пути такой перспективы стоит нечто большее, чем ворчание парламентариев. А они не пожелали сходу одобрить соглашение Джонсона с еврократией.
Новая экономическая эпоха, от которой сдают нервы
Британия добилась финансового успеха, опираясь на ценные бумаги, международные торговлю и управление, приток капиталов и покупателей недвижимости в определённую эпоху.Как она началась? После кризисных 1970-х, страна пережила ещё один кризис — реформы Маргарет Тэтчер и её команды неоконсерваторов. Промышленность сократилась, что стало подлинной катастрофой для миллионов британцев, зато элита лучше вписала страну в систему глобализации. Британия сделалась одним из центров финансовой глобализации, и этим определялась её популярность у постсоветских дельцов. Но в 2008 году глобальную экономику постиг кризис, превратившийся в эпоху поворота.
Сейчас уже никто не удивляется периодическим обвалам рынков и столь же внезапным взлётам биржевых индексов. Мир привык жить в условиях турбулентности, слышать прогнозы о том, что экономический рост ещё долго будет неустойчивым. Слово «протекционизм» больше не является ругательством, а описывает обыкновенную политику правительств, тогда как роль государства в экономике лишь возрастает. И это не лучшая новость для всех привыкших к независимому распоряжению своими капиталами и считающих офшоры лучшим местом для оформления бизнеса. И это плохо для Лондона. В новой реальности понятия «торговая война » и «санкции» стали обычными. Скромно помалкивают профессора, трубившие десятилетиями о том, что экономика победила политику и стала почти синонимом математики, а бизнес в любой развитой стране независим от бюрократии. Самая «мягкая и терпимая» британская государственная система всё чаще показывает когти. Но это едва ли может её сильно укрепить.
Мир почти миновал эпоху глобального кризиса и приближается к новой эре, хотя осень 2019 года из-за ожидания падения рынков была не менее тревожной, чем в 2018-м. Для Британии осень оказалась совсем неплохой: страх еврократии перед конфронтацией сделал приятное банкам и финансовым компаниям, что привело к росту биржевых индексов, а не только фунта стерлингов. Однако этот «момент удовольствия» остался в контексте большой, вызванной эпохой кризиса трансформации, которая началась более десяти лет назад. Один из выводов аналитического доклада «Кризис глобальной экономики и Россия», подготовленного под моим началом ещё в 2008 году, подтверждается ныне: новые центры капитализма укрепляются, нащупывая опору в протекционизме, и это очень плохо для амбиций старых лидеров, таких как Соединённое королевство. Им не так просто будет финансово оседлать новую эпоху, как они рассчитывают и без стеснения рогнозируют.
Ближайший к современному большой кризис накрыл мировую экономику после 1973 года. Великий французский историк Фернан Бродель иронизировал тогда над уверовавшими в силу кейнсианской контрциклической политики. Он писал: «…ураган они превратили в наводнение». Оно закончилось лишь в 1982 году. В своей книге «Капитализм кризисов и революций» автор этой статьи отмечает: нынешний глобальный кризис был искусственно затянут другими верующими регуляторами, монетаристами. Пожар пытались потушить денежными вливаниями, пока ФРС не перешёл к политике повышения ставок, а «молодые экономики» не допустили девальвации своих валют. И это поставило Британию и других старых лидеров в странное положение: они не понесли в 2013—2016 годах потерь, но и не были вылечены от болезней, так как кризисы — это одновременно и симптомы болезни экономики, и лекарство от неё. Британия, ЕС, США и Япония сняли симптомы, но не исцелились.
Глобальный кризис подвёл черту под старой моделью роста и похоронил возможность спасти её коллективными усилиями (G‑20). Не удались Западу в Евразии и попытки подчинить себе новые центры, а в отношении России самым агрессивным игроком была и остаётся Британия. Она имеет внушительную экономику, где в реальной сфере крайне важными многие десятилетия были: машиностроение, авиационно-космическая, химическая и иная промышленность, а также электротехника и электроника. Но эти сферы в силу хотя бы дорогого фунта конкурируют на мировом рынке с большим трудом. Проще энергетике и нефтепереработке (зависящей от импорта), но и они обречены столкнуться с ростом конкуренции. Слишком дорого после девальвации евразийских валют и развития массового производства в Китае что-либо выпускать в Британии. Технологии же будут копироваться, а если в Евразии дальше пойдут по пути национализации патентного права и вольностей в отношении интеллектуальной собственности при жёсткости к зарегистрированным в ЕС, США, Великобритании или иным офшорам фирмам, то британские дела сильно ухудшатся.
Сознаёт ли британская финансовая элита, что мир входит в новую эпоху, а глобальный кризис был поворотом, а вовсе не набором неприятностей? Судя по метаниям сменявших друг друга трём консервативным кабинетам, она, скорее, ощущает дискомфорт от ситуации, которую видит как неопределённую и явно неподходящую. Тревога финансовой элиты превращается от раза к разу в нервозность и необдуманность бюрократии или «политического класса британской демократии», как иногда выражаются неолибералы.
Британия на спуске с великой вершины
Ещё во время премьерства Джеймса Кэмерона, когда отношения Лондона и Брюсселя начали портиться, было очевидно: за пышным финансовым фасадом и внешними показателями британской экономики сокрыты большие исторические процессы, которые идут не в пользу Британии. Кэмерон вёл с управленцами ЕС переговоры о признании фунта стерлингов равной евро по значимости валюты и вообще реформировании Союза. «Это серьёзная, но не невозможная задача», — говорил он осенью 2015 года, угрожая референдумом в случае непонимания. Публика слышала британское требование ограничения свободы передвижения и доступа мигрантов к пособиям и налоговым льготам в Соединённом королевстве, но не могла слышать переговоров за закрытыми дверями.
Кэмерон пытался решить вопрос низкой конкурентоспособности экономики своей страны. Формой этого решения должно было быть ограничение интеграции с ЕС и обретение властями Великобритании возможности решать многие вопросы самостоятельно, например, ограничения товарных потоков, таможенных тарифов и иных воздействий на иностранный бизнес. Наверное, Лондон устроили бы зафиксированные в соглашении привилегии для его компаний. Но для этого еврократия должна была уступить. Однако она знала, что за великим британским фасадом сокрыты слишком многие проблемы. Германия рассчитывала в этой игре укрепить своё влияние в ЕС. Британские элиты нервничали. Возможно, они знали, куда в реальности движется британская экономика, и помнили, чем была их страна ранее.
После Наполеоновских войн (1804—1815) Великобритания стала «фабрикой мира». Она производила товары для множества заморских рынков, и вес её экономики был огромен. Под влиянием кризиса 1847—1850 годов англичане сняли запрет на вывоз машин. Это было сделано не по ошибке, а ради выгоды индустрии и банков: в стране незадолго до этого возникла новая отрасль промышленности — машиностроение, тогда как другие государства начали переход к новому производству и железнодорожному транспорту. Этот переход был поддержан британскими инвестициями. Особенно важной была их роль в США. А одной из причин английских инвестиций был местный таможенный протекционизм: путь товарам был закрыт, а капиталам — открыт. И высокотехнологичным английским продуктам тоже открыт.
В 1873—1879 годах мировую экономику постиг сильнейший кризис. За ним последовала новая колониальная экспансия. Она-то и позволила молодой индустрии Германии начать работать на английский рынок, да ещё и постепенно поставлять туда уже свои машины и оборудование, так как британский капитал был избалован возможностями огромного рынка империи и всё чаще ориентировался на простые источники прибыли. В результате возникло немецкое экономическое чудо, а после стали возможны Первая и Вторая мировые войны, в которых Англия и Германия оказались врагами. Выросшая на «дрожжах» английского рынка индустрия Германии была так сильна, что соперничать с ней британцы уже не могли. В дальнейшем эта база обеспечила ФРГ гегемонию в ЕС.
Освобождение колоний во второй половине XX века вернуло британцам индустриальный пыл. Регулируемый капитализм 1950—1960-х, казалось, гарантировал устойчивое развитие. Но случился новый поворотный кризис 1973—1982-х годов. Во всех своих волнах он представлял целую эпоху. А кейнсианские контрциклические инструменты привели к её затягиванию. Итогом для Соединённого королевства стала новая, неоконсервативная политика Маргарет Тэтчер. Суть изменений была такова: хватит ставить на индустрию, Британия может быть и будет одним из важнейших финансовых центров мира.
Только кажется, что проблемы современной Англии абсолютно уникальны. На деле нация так часто уступала свои первоначально фантастически большие экономические преимущества, разменивая их на выгоды момента, что процесс этот приблизился к концу. Начинается спуск с последней, финансовой вершины. Он не будет одномоментным или быстрым, но он низведёт Великобританию до более низкого уровня в мировой системе. С задержкой и особенностями (такими, как перехват части британских капиталов) по этому пути будут двигаться вниз Соединённые Штаты. У них огромный рынок, и они имеют шанс удержать некоторые позиции, но никак не вершины. Британия была ядром промышленного капитализма. Сейчас он разросся и более не нуждается в центре такого статуса. Даже для ЕС он стал лишним. Пережив страхи 2015—2017 годов, там решили отпустить британцев без конфликта на небольшое расстояние.
Британию, а следом и США, «подводят» не собственные ошибки, а успех мирового развития. Они делали на него ставку, они направляли его в надежде всегда оставаться ядром системы. Они извлекали из этого огромные выгоды. Без этого не случилось бы лондонского торгово-финансового чуда. Однако британские элиты хотели бы возрастания своей роли в процессе, тогда как им грозит только её снижение. Фунту стерлингов угрожает ослабление, но не в целебной своевременной форме, а в форме неприятного последствия общего развития дела. Возникший ранее конфликт с ЕС не устранил Великобританию из группы западных лидеров, а лишь потеснил. Реальную проблему для неё представляет всё менее зависимое развитие центров в Евразии и переориентация на них африканских, латиноамериканских и иных рынков. Они охотно примут британские или американские капиталы, но не примут старой глобальной иерархии, так как сами рассчитывают на рост статуса и дозрели до него. Сделать с этим Лондон ничего не сможет.
Финансовый остров Тэтчер с побочными эффектами
Команда Тэтчер принялась круто поворачивать экономику. Пусть рабочий класс забудет о надёжных контрактах на шахтах или в металлургических комбинатах — гласило её решение. Тэтчер была уверена, горной и металлургической промышленностью можно пожертвовать, лишь бы состоялась трансформация. Это в целом соответствовало неоконсервативному антикризисному принципу дать упасть всему, что упасть должно, и только кейнсианскими мерами удерживалось в устойчивости все кризисные 1973—1982 гг. Стоит учитывать, что готовность выпустить кризис «из бутылки» должна была ударить по странам с сырьевой экономикой.
Курс консервативного кабинета вызывал протесты, но Тэтчер не шла на уступки и только обещала новые рабочие места и возможности в обновлённой экономике, в крупных городах. Так окончательно настало время Лондонской биржи, офисов и международных фирм. Иностранные деньги, в том числе вырученные от торговли нефтью по высоким ценам, потекли в Соединённое королевство рекой. Дошло до того, что в 1986 году правительство распустило власть столицы — Совет большого Лондона, чтобы он не мешал бизнесу своим видением того, что надо и что не надо лондонцам. Их права были признаны равными пыли, тогда как сама столица страны в глобальном экономическом плане резко повысила статус.
Лицо Лондона изменилось невероятно. Сперва 30 %, потом 40 % и 50 %, а в наше время 60 % его населения составили люди, родившиеся за пределами страны. В 1991—2008 годах она испытала новый приток капиталов со всего мира. Рынок недвижимости пережил бум. Цены выросли настолько, что дешёвая ипотека перестала радовать граждан. Какой смысл получать кредит под 1—2 %, если выплачивать сумму долга приходится много десятилетий, а порой и не одному поколению? Как устраиваться молодым семьям, если при внешней значительности британской заработной платы, она ничтожна по сравнению с ценами на жильё? Едва ли удивительно, что британцев стали больше раздражать иностранцы, включая и понаехавших граждан «братских стран» ЕС, тем более что они не были притязательны к оплате труда и были готовы жить семьями в маленьких съёмных комнатах. Сильный фунт имел оборотной стороной ликвидацию многих рабочих мест в производстве. Производство как таковое стало в Англии менее выгодным.
Британские финансовые элиты тем временем полагали, что страна блестяще использовала эпоху глобализации. Но нежелание германского гегемона ЕС делиться выгодами на континенте и принимать во внимание затруднения британцев вызвало конфликт. Консерваторы кабинета Кэмерона и безликая еврократия, за которой скрывались финансисты из другого лагеря, не нашли общего языка. Начавшийся в 2008 году глобальный кризис уменьшил пирог, а, следовательно, взаимопонимание. При этом больших разногласий по поводу постсоветского «жизненного пространства» Лондон и Брюссель не имели; оно должно было служить их интересам, и развития самостоятельного центра там допускать не следовало. Потому ЕС, США и Великобритания сообщаповели политическую атаку на Россию, но отсутствие успеха в этом направлении усилило в 2015 году противоречия в «союзническом» лагере.
Разногласия в Западном лагере и британский референдум
Кэмерон не смог найти понимание в ЕС и прибег к наибольшему средству давления. Британский народ должен был показать, что он почти готов к выходу своей страны из Союза. Аргументы использовались следующие: жизнь до вступления в ЕС была лучше, заработки выше, конкуренция за рабочие места ниже, недвижимость стоила не так дорого, и всё было спокойней, не считая того, что вокруг было меньше иностранцев. Убедить людей со сведённым таким образом балансом, что «ЕС — это благо человечества», «общий дом» или «единственный путь развития» было невозможно. Они не так много приобрели от неолиберальной политики и так много потеряли, что голосовали за выход.
Всё это стало ударом для умеренных консерваторов-неолибералов. Одновременно бывший мэр Лондона Джонсон выдвинулся своей агитацией за разрыв с ЕС. Кэмерону пришлось уйти в отставку, а сменившая его Мэй оказалась в странной ситуации конфликта, с которым не знала, что делать, как и с решением и настроением британского народа. Теоретически референдум переводил отношения Лондона и Брюсселя (Берлина тоже) в форму борьбы. В ЕС боялись распада, так как в Греции, Испании, Италии и особенно во Франции росло недовольство неолиберальной политикой Союза. Не вызывали удовлетворения и антикризисные меры, а политика «жёсткой экономии» давала отрицательный экономический и политический эффекты. Это был шанс для Британии вернуть себе положение великого европейского игрока. Но английские власти побоялись в 2016 году поддержать Марин Ле Пен на выборах во Франции, а значит, никакого эффективного сопротивления оказать не могли. Они проиграли в борьбе с самого начала.
Однако не проиграло ли Соединённое королевство ещё раньше?
Как перестают и начинают быть центрами
Великобритания обречена на потерю положения финансового центра. Бизнес и оптовая торговля будут оттуда уходить. Инвестиции, что делают или стремятся делать сейчас британские фирмы, будут со временем для них важнее, чем английская база. Капитал поменяет адрес приписки — базовый регион мира для ведения дел. Это отразится на рынке недвижимости, долговременном курсе британской валюты, даже на привлекательности местного образования. Всё это не будет исключительно результатом разрыва с ЕС. Великобритания стала важным финансово-деловым Центром только потому, что она некогда смогла заявить о себе, как о промышленном центре мира. Но больше это не так.
Можно сколько угодно рассуждать о якобы происходящей эволюции экономики Великобритании от архаичной производственной к постиндустриальной. На деле совсем иная эволюция миновала пик. Пошёл процесс деградации, как это было в XVI веке с богатыми и развитыми городами Северной Италии. Следом за Британией в том же направлении движутся Соединённые Штаты: некогда в парес Германией они перехватили у неё индустриальное лидерство и такую сферу влияния, как Латинская Америка; теперь они управляются интересами финансового капитала, и борьба Трампа за производственное возрождение идёт не слишком удачно. В добыче энергоресурсов и вывозе продуктов сельского хозяйства — товаров примитивных — США могут держать позиции. Их дела не так плохи, как у британцев, но это, скорее всего, временно.
