В ОЖИДАНИИ НОВЫХ ЛЕВЫХ
В российском обществе растёт запрос на новые левые движения. Социальная политика государства никак не отвечает требованиям большинства. Действия властей усиливают социальное напряжение, а отсутствие возможностей для формирования лидеров, выражающих интересы населения, лишь усугубляет ситуацию и создаёт новые кризисы.
Текст: Борис Кагарлицкий
Крушение левой идеологии
В начале 90-х существовало две точки зрения в отношении левого проекта. Либеральная часть общества, эксперты считали, что вместе с крахом Советского Союза приходит конец любой антикапиталистической идеологии. В рамках этой парадигмы следовало, что никакой альтернативы современному либерализму и капитализму в обозримом будущем нет, а движения, которые предполагают что-либо иное, обречены или являются утопическим пережитком XIX ― начала XX века. Другими словами, рудимент ушедшей эпохи.
На левом фланге утверждали, что такие движения ― закономерный продукт классовой борьбы. Появление новых антикапиталистических левых партий капитализм будет стимулировать собственной практикой, то есть объективная логика капитализма породит новые левые силы.
По сути правы были левые ― капитализм порождает конфликты, а конфликты порождают соответствующую идеологию. Однако если мы посмотрим на то, как развивалась ситуация, то придётся констатировать, что обе точки зрения оказались неверными. Вопреки прогнозам левых, возврат к социалистической идеологии не начался одновременно с разочарованием в либерализме.
В поздние 90-е становится понятно, что никакого торжества либеральных идей нет. В большинстве своём они быстро компрометируются, причём до такой степени, что «с водой начинают выливать и ребёнка». Компрометируются даже идеи демократии. Это слово становится в обществе почти ругательным.
Такого рода процессы происходят во многих странах. Стремительное разочарование в либерализме выходит на поверхность, усиливаются антисистемные настроения, что, однако, не приводит автоматически к формированию внятной левой идеологии и новых политических сил. Крах Советского Союза породил некий идеологический вакуум, который начал заполняться обломками катастрофы предыдущей идеологии. Национал-большевики, красные имперцы, белогвардейцы-коммунисты, православные сталинисты, социал-националисты… Брошен был вызов не только традиционным политологическим теориям о том, как обустроен идейный спектр, но и здравому смыслу. Это было состояние постапокалиптического хаоса.
Замораживание политического поля
Переход от советского типа общества к капиталистическому оказался гораздо более сложным, чем можно было представить первоначально. Он включал в себя адаптацию многих советских практик. Советское не замещалось буржуазным, а встраивалось в него. Это происходит и в нынешних условиях, когда индустриальный рабочий класс, который был опорой левых, стремительно сокращается и стареет.
Во времена СССР сотрудника, не вышедшего на работу без уважительной причины, могли не наказать. Но к нему потом мог подойти мастер и попросить работать сверхурочно без компенсации. Взаимопрощение (проступков рабочего и нарушений трудового права администраций), которое не просчитывалось по рыночным критериям, было в порядке вещей. Теперь работник постсоветского капиталистического производства тоже прощает работодателю невыплату зарплаты и нарушение трудовых прав. Но уступки перестали быть взаимными. Происходит трансформация прежних практик. Отношения преобразуются в нечто новое, что не соответствует классическим представлениям о рынке и буржуазном порядке, хотя это всё равно капитализм. В итоге у нас не происходит быстрого становления новой социальной структуры, а это, в свою очередь, не способствует формированию у трудящихся классового сознания. Причем буржуазная этика у правящего класса также не складывается.
Подобные явления наблюдаются на фоне процесса деиндустриализации развитых капиталистических стран, когда профсоюзы и левые партии во всём мире приходят в упадок, теряя часть своей социальной базы. Черпать вдохновение из чужого опыта становится сложно.
Специфика России в том, что наша политическая система в начале 2000-х была заморожена. В Госдуме ― те же самые фракции, что были в 2001 году. Условия для возникновения новых политических сил крайне трудны и негативны, поэтому выстроить чисто политический проект, даже найдя для него опору, долгое время не представлялось возможным.
Мы видим не формирование новых сил, а деградацию тех, что есть. Так обстояло до конца 2016 года. Но подспудно некоторые процессы шли всё равно. Перелом, который сейчас связывают с пенсионной реформой, в действительности, начался раньше. Это явное падение доверия к официальным структурам, рост недовольства социальными порядками, переход от социально-экономического оптимизма к пессимизму.
Правящие круги сделали фундаментальную ошибку. На фоне массовых протестов 2011―2012 годов власть обещала: мы демократизируем систему выборов и модернизируем политическую систему. Обещания не были выполнены. Более того, как это часто бывает, обсуждение реформ закончилось закручиванием гаек.
В 2016 году, когда проходили выборы в Госдуму, в президентской администрации обсуждалось, что нужно оживить парламентскую жизнь, запускать политические процессы ― более или менее адекватные социальной реальности. Опять же дискуссии кончились ровно обратным. В августе 2016-го начался жёсткий отсев кандидатов. Всё было сделано, чтобы в ходе выборной кампании не появилось новых людей, сил и тенденций. Народ проголосовал «как надо». Власть это интерпретировала, как свою грандиозную победу, но ценой «правильного голосования» стало общественное разочарование (даже в думских партиях).
Где взять новых лидеров
Атмосферу социального недовольства уловил Алексей Навальный. Выход молодёжи на акции протеста отражал серьёзные сдвиги в настроениях общества. Молодёжь быстрее среагировала, позволила себе то, чего старшее поколение уже не могло себе позволить. Определённую роль сыграли коммуникация и социализация через Сети.
Навальный взял левый по идеологическому направлению импульс ― антибуржуазный, антиолигархический, направленный на идеологию социальной справедливости. Но переориентировал его на узкую тему борьбы с коррупцией, пытаясь объяснить социальные противоречия тем, что существуют коррумпированные олигархи, которые во всём виноваты. А если этих олигархов заменить на хороших и правильных капиталистов, то всё будет хорошо. Он пытался загнать энергию антибуржуазного протеста в сугубо либеральное идеологическое русло. На вопросы в духе левых движений он дал сугубо консервативный ответ: исправлять политику следует, не меняя системы, не меняя структуры.
Не всех навальнистов удовлетворяют такие ответы. Но почему они «за»? Во-первых, «потому что хоть кто-то что-то делает»; во‑вторых, «пока есть Навальный, мы можем широко объединиться, и мы свои критические мнения относительно лидера оставляем при себе пока, а вот когда победим, тогда всё сможем высказать». В-третьих, «да, то, что он говорит, этого недостаточно, но проблемы существуют, и мы будем их решать». То есть даже в этой среде появляется ощущение недостаточности ответов, но ничего лучше пока нет.
Ухудшение экономической ситуации и углубление кризиса порождает не только запрос «снизу» на левую идеологию, левую политику, но и недовольство «сверху» внутри самой элиты, желающей не столько перемен, сколько изменения состава участников, допущенных «к кормушке». Фактически возникает момент, когда те, кто снизу, и те, кто сверху, оказываются попутчиками. Потому у Навального, с одной стороны, стабильная поддержка, с другой ― нарастающее недовольство среди его же сторонников данными им ответами. Он испытывает давление изнутри и сдвигается влево. И всё это ― на фоне острой социальной неудовлетворённости людей. Впервые реально складывается ощущение, подтверждаемое как социологическими, так и объективными данными, что каждое следующее поколение будет находиться в худшем положении, чем предыдущее, притом, что технических возможностей становится больше.
В атмосфере социального дискомфорта общество левеет. Однако имеющиеся политические силы не соответствуют возникшей потребности. Разрыв между ожиданиями и возможностями усугубляется ещё и тем, что политическая система заморожена. К тому же у левых элементарно нет средств. По-настоящему богатые люди денег им не дадут, даже если на власть обижены. Хотя опыт Берни Сандерса в Америке показал ― когда имеется массовое движение, а люди готовы сброситься на общее дело по 20, 30, 50 долларов, движение может само себя финансировать. Берни Сандерс принципиально не принимает пожертвования от крупных корпораций. Средняя сумма пожертвований на кампанию Сандерса в 2016 году ― 27 долларов. В 2019 он за 3 дня собрал 6 млн долларов, не прибегая, в отличие от других кандидатов, к корпоративным пожертвованиям. Люди начали понимать ― чтобы иметь в политике своих представителей, структуры или проекты, нужно вкладываться.
Пенсионная реформа в России сильно изменила массовое сознание, явственно проявились тенденции, нараставшие с 2016 года. Этот процесс можно сравнить со снежной лавиной, сход которой спровоцировал случайно или преднамеренно брошенный камень. Но сам факт, что люди изменили отношение к власти, не означал, что поменялось их поведение. Пассивность осталась. Только теперь она стала беспокоить самого человека. Что будет дальше непредсказуемо. Разного рода революции, социальные взрывы, потрясения происходят потому, что ткань политического процесса насквозь прогнила, и, где порвётся, неизвестно. Именно непредсказуемость делает подобные вещи вероятными.
Логично предположить, что возникают почти идеальные условия, чтобы власть, осознав тяжёлые последствия, взяла процесс под контроль и, возглавив, урегулировала. Условия для прорыва есть, но субъективно народ не готов. Плюс отсутствуют политические силы, способные совершить прорыв волевым образом. Почему бы не попытаться возглавить левые настроения? Но и такой вариант невозможен.
В Кремле серьёзно дискутировался этот вопрос. В 2017 году в администрации президента обсуждался вариант большого помпезного празднования столетия революции: составлялся бюджет, бронировались гостиницы, составлялись списки левых и прогрессивных деятелей, которых надо будет пригласить со всего мира. И… ничего не случилось. Планы были завёрнуты буквально в один день. Почему так произошло? Потому, что было непонятно, что потом делать с этими идеями. Власть спохватилась, что может выпустить джинна из бутылки.
Нельзя сверху успешно внедрить левую риторику без реальной, практической левой политики. В рамках этой риторики надо что-то делать. А что-то делать ― это как раз задевать те самые интересы, которые власть пытается защитить. Нужно будет проводить социальные реформы, которые неудобны верхам, поскольку приводят к отъёму части собственности, отъёму привилегий.
Делиться с населением ― значит отнимать что-то у своих. Самое минимальное, что можно в такой ситуации сделать ― поделить всю элиту на плохих и хороших и раскулачить плохих. Проблема в том, что договориться, кто «плохой», а кто «хороший», не могут.
В Никарагуа или на Кубе во время революции раскулачили господствующую семью, а остальную буржуазию на первых порах не трогали. Но там разрыв между обиженными и обидчиками был такой, что для значительной части буржуазного класса было понятно ― лучше иметь дело с леваками, чем с правящим кланом, который уже отнял самое ценное. И вопрос, «кого раскулачить», не стоял: всё было ясно и просто. До никарагуанской или кубинской ситуации в России ещё далеко. Ситуация внутри элиты не настолько тяжёлая. Противоборство происходит на самом верху между разными клановыми группировками. Обиженная часть элиты слишком привилегированна и не может вступить в диалог с низами. Она далека от народа.
Спор Захаровой с Чубайсом показывает ― последний тоже относится к числу обиженных. Ему в своё время дали в качестве отступного «Роснано», но от власти оттеснили, а он привык быть в гуще событий, распоряжаться бюджетом. И Чубайс жалуется. Но люди прекрасно помнят, как их обобрали в девяностые. Поэтому либеральная часть как правящей, так уже и не правящей элиты не может вызвать к себе сочувствие. Попытки в сложившейся ситуации назначить виноватых ― безуспешны. Арестом Арашуковых хотели показать, что элита очищается от плохих. Эффект получился обратный. Для внешнего мира элита выглядит, как закрытая корпорация, и общий вывод, который делает большинство, — «все они там такие».
Профицит бюджета и дефицит социальной политики
Власть чувствует, что слабое место — социальная политика. Это отразилось в Послании В. В. Путина Федеральному собранию. Большая часть текста была посвящена именно данной теме. Но вот беда, социальная политика — не набор разрозненных случайных мер по оказанию помощи бедным, а систематическая трансформация общества, в результате которой исчезают причины массовой бедности. Характерная тема либеральных и консервативных экономистов — люди сами виноваты в своей бедности. И это было бы так, если бы речь шла о 2―3 % на дне общества. Но когда речь идёт примерно о 15―20 %, и число бедных растёт, ясно, что тут у нас системная проблема. И уже не социальная, а экономическая. Без структурных реформ она не решается.
Между тем нам предлагается не комплексная реформа, а ряд благотворительных подачек. Власть говорит о нескольких десятках миллиардов рублей, что звучит, конечно, впечатляюще. Но на фоне почти трёх триллионов рублей профицита государственного бюджета это просто смешно. Ведь надо понимать, откуда взялся профицит: это как раз деньги, изъятые из экономики. Иными словами, не будут созданы рабочие места, не будет стимулироваться спрос, объективно положение бедных и среднего класса продолжит ухудшаться. На таком фоне деньги, выделенные государством, будут потрачены неэффективно. Проблем они не решат, но инфляцию могут стимулировать. Ясно, что от такой бессистемной и недостаточной социальной помощи больше вреда, чем пользы.
К тому же получение помощи обставлено массой бюрократических препон и условий, что само по себе провоцирует конфликты. Разговоры о социальном контракте звучат вообще странно: эксперты Высшей школы экономики, разрабатывавшие эти схемы, похоже, не по сталкиваются семьи в провинции. Для получения денег через систему социального контракта надо переобучаться, овладевать какими-то «новыми компетенциями», но никто не вкладывает ни копейки в создание рабочих мест. Идеологи власти всё борются с «иждивенчеством». А те, кого они почитают «иждивенцами», как раз та часть населения, которая работает больше всех. Просто их труд плохо оплачивается, их рабочие места не гарантированы, их заработки недостаточны, чтобы содержать детей. Поразительно, но эксперты, работающие на власть, представляют себе бедняка одиноким молодым мужчиной. А на самом деле это по большей части женщина среднего возраста с детьми. Реже ― с замученным жизнью немолодым мужем, к тому же ещё и часто пьющим. Кстати, тот факт, что люди много пьют, не свидетельствует о том, что они мало или плохо работают. Это не так. В Канаде или Великобритании рабочий класс не отличается трезвостью, но в нищету не впадает. У нас ― не пропивают много, а ― зарабатывают мало.
Сейчас семьям с двумя детьми, и не только бедным, критически не достаёт средств именно на текущие расходы. Потому надо постоянно крутиться, искать заработок, возиться с детьми, а не отвлекаться на переобучение с сомнительными перспективами. Меры по стимулированию рождаемости дают парадоксальный эффект: денег, которые выделяет государство, всё равно не хватает растущей семье. Рождение второго или третьего ребёнка в России — шаг к нищете.
Делая ставку на бессистемные меры социальной благотворительности, власть не разряжает обстановку, а накаляет её.
Провинция и столица
Есть известная формула, что революции совершаются в столицах. Потому, мол, роль провинции в этом смысле ничтожна. Эта формула ничего общего с реальностью не имеет. Да, верхушечные перевороты происходят в столицах. Но определяющим для революционных процессов, вовлекающих миллионы людей, является то, как разворачивается ситуация в провинции. Власть, кстати, в 2012 году это отлично поняла и противопоставила бунтующей Москве ещё относительно спокойные регионы — и выиграла. В провинции сегодня многое изменилось. И не только в низах. Среднестатистический региональный чиновник — как правило, загнанный, обиженный управленец, оказавшийся между молотом и наковальней: на него давят из Москвы, от него что-то требуют и сверху и снизу. К тому же озлобленное население к чиновнику среднего звена относится с недоверием и раздражённо. Вот это чиновничество и может стать тем недостающим элементом, который изменит ситуацию на политическом поле.
Как и рядовое население, многие региональные чиновники крайне недовольны ситуацией в стране. То, что происходило в нескольких регионах, где в 2018-м на выборах не прошли выдвиженцы Кремля, было связано, в том числе и с действиями местных чиновников. Народный бунт был успешным, так как часть региональной бюрократии саботировала действия «Единой России», давая возможность прорываться тем, кто представлял оппозицию. Но пока это была лотерея, выигрывали случайные персонажи, оказавшиеся в нужный момент в нужном месте. Осенью 2019 года всё будет гораздо серьёзнее. Все увидели новые правила игры. В регионах начнётся борьба за выдвижение, за то, чтобы зарегистрировать кандидатов, которые кого-то и что-то представляют. И многие из тех, что «всплывут» в 2019-м, окажутся левыми, либо будут изображать левых.
Симбиоз части региональной бюрократии и народных инициатив, которые способны где-то сыграть вместе, вполне реален. Как и то, что отдельные региональные элиты, не совсем коррумпированные или действительно обиженные, окажутся ближе к народу, что внесёт изменения в игру. Возникнет расклад, при котором могут появиться региональные лидеры, способные выразить национальную потребность в социальных изменениях.
Пример есть. В 2015 году во многих регионах голосовали за оппозиционных кандидатов. В Иркутской области голоса посчитали более добросовестно, чем в других местах. Это был почти случайный прорыв. Губернаторский пост занял Сергей Левченко, человек, который старается управлять регионом, как европейский социал-демократ. Он усиливает социальную политику, расширяет общественной сектор, пытается держать под контролем ценовую политику. В частности, цены на электроэнергию в Иркутской области самые низкие по России. Кроме того, Левченко единственный губернатор, кто высказался лично против пенсионной реформы. Центральная власть на иркутского губернатора пытается найти компромат, но ничего по-крупному накопать не удаётся.
В сентябре―октябре 2019 года таких, как Левченко, будет много. Подъём левых начнётся с провинции. Совершенно не обязательно, что они победят. Вероятно, их постараются скандально отстранять от избирательной гонки, но они могут стать рупором общественности.
Снять негативное напряжение в обществе у власти уже не получится ― для выхода протестной энергии нужен канал. Таковой не был создан в 2016 году, когда шёл подъём народного недовольства, и сегодня заряд негатива накоплен достаточный. Его можно было бы выпустить в каком-то определённом направлении, но предугадать силу удара, последствия и не потерять управление ― трудно. Поэтому всё сводится к затыканию брешей вместо того, чтобы, например, сформировать подконтрольные управляемые каналы. Тем самым создаются условия, когда рано или поздно произойдёт неуправляемый взрыв.
Начнётся ли сразу же левый проект? Нет. Обществу потребуется время, чтобы перейти к новой поведенческой модели и прийти в себя. Не очевидно и то, что подъём общественных протестов вынесет на поверхность и приведёт к власти левые силы. Социальные взрывы не дают сразу положительный результат. Наоборот. Сначала происходит разрушение. А вот созидательную работу приходится налаживать уже после. И порой, увы, — на руинах.
