ИМПЕРИЯ РЮРИКОВИЧЕЙ. СЛАВЯНСТВО И РУСЬ В ПЕРВОМ ТЫСЯЧЕЛЕТИИ НАШЕЙ ЭРЫ

Дата: 
30 мая 2022
Журнал №: 
Рубрика: 

На особо прочном, двуедином основании — новой верой и новой вооружённой силой утверждал Владимир новую Русь. Личным примером святого князя зарождались в нашем народе идеалы, ценности и нормы православной жизни. Продолжение.

Текст: Юрий Сухарев

Поход на Корсунь
Зафиксировав судьбоносное решение (но не его исполнение), летописец меланхолично роняет: «И минувшу лету». Годовая статья за 988 год начинается с «внезапного», как бы и не мотивированного похода Владимира на Корсунь. Что же заставило князя вдруг воевать с теми, чью религию он собрался вводить на Руси?

Разбор этот достаточно сложен, но необходим. Нам придётся выйти за пределы устоявшегося «национального мифа», но эта необходимость украшена подробностями, которые и делают историю интересной. К тому же русский патриотизм (как и любой другой) должен быть сознательным, а значит — просвещённым. Большее знание заставляет трудиться не только разум, но и душу, оно не позволит человеку стать наивной жертвой лукавых творцов «исторических сенсаций», спекулирующих на естественной невозможности уместить всё интересное в школьный учебник и таким образом дробящих национальное самосознание народа.

Летописная повесть, рассказывая о внезапном походе и последовавшем затем крещении Владимира Святославича, будто перечёркивает предыдущее повествование о выборе веры. Противореча всему вышеизложенному, Владимир, осаждая Корсунь и рассчитывая взять её благодаря предательству, говорит: «если сбудется это — крещусь». Когда же Херсонес пал, князь забывает о своём обещании. В послании к императорам Василию и Константину он требует отдать ему в жёны их сестру Анну. Лишь получив ответ с условием креститься, «вспоминает» о прежнем намерении. Соглашается, упоминает, что ранее «испытал» греческую веру и предпочёл её прочим, но выдвигает встречное требование: сначала — принцесса, затем — крещение. Встречая невесту, Владимир внезапно теряет зрение и по совету Анны велит крестить себя, а прозревает только в херсонесской купели под рукой греческого епископа.

Этот рассказ, ставший хрестоматийным, а теперь и официальным, попал во многие русские летописи и произведения агиографии — житийной литературы, но вызывал неприятие и споры ещё в XI веке. Особенно в период обострения отношений с Византией при Ярославе, когда сам летописец, помещая его в текст, перечислил ещё по меньшей мере три версии крещения Владимира (в Киеве, в Василёве и «…а другие иначе скажут»). Разбираясь с причинами похода, выясним, для чего византийское посольство прибыло в Киев в 986 году. Приходится обращаться к арабским, армянским, византийским и русским внелетописным источникам, так как «Повесть временных лет» ничего об этих событиях не сообщает.

Братьям-соправителям срочно понадобилась военная помощь далёкого и опасного союзника. В горах на западе Болгарии ромейское войско постиг неожиданный разгром. Отношения между Русью и Византией незадолго до этих событий обострились — осенью 985 года, добивая Хазарию, Владимир вернул под русский контроль Тмутаракань и Керчь (Черноморскую Русь), на которые претендовали и греки, но обстановка не позволяла медлить.

Киевский князь военную помощь обещал выделить, но встал вопрос о цене. Вместо денег Владимир потребовал руку самой знатной невесты в мире — «порфирородной» Анны. Никогда и ни при каких обстоятельствах императоры ромеев ещё не роднились с иноземцами, тем более язычниками. Во времена Святослава император Священной Римской империи Оттон I, испрашивая невесту для сына у Никифора Фоки, получил отказ на этом основании. Князь знал, какой ответ последует на столь дерзкое предложение, и был готов к нему. Вот тогда и при таких обстоятельствах и могла прозвучать в палатах Владимира «речь философа». Скорее всего, тогда же вместе с греками, отпущенными с честью и дарами, но без войска, отправилось в Византию и русское посольство.

Послам оказали «царский» приём и воодушевлённых отослали обратно, но с начала следующего 987 года положение империи осложнилось ещё больше. Её сотрясала очередная гражданская война. Практически вся Малая Азия оказалась в руках мятежника Варды Фоки. Оставшись почти без армии, братья императоры возлагали надежды на русскую помощь. Сестра Анна должна была спасти государство, стать вознаграждением союзнику и гарантией его верности. Весной в Киев направилось посольство с повторной просьбой о посылке войска и заверениями императоров в согласии на   брак киевского князя с принцессой, разумеется, в случае его крещения.

Правитель Киева просьбу Константинополя выполнил — тем же летом несколько тысяч отборных воинов ушли сражаться с мятежниками, вскоре по прибытии переломив ход войны. Надо полагать, тогда же Владимир устранил, не мешкая более, и препятствие к свадьбе — крестился. Сделать это он мог по возвращении своих послов, тихо, без огласки, незаметно, как что-то очень личное. Крещение могло случиться и позже, и не в самом Киеве, а в Василёве, ставшем носить его новое «царственное» имя. Предположительный день крещения, как считают некоторые исследователи,—праздник Богоявления (Крещения), в непосредственной близости с которым и день памяти Василия Великого — 1 января 988 года. Примерно о том же свидетельствует русский автор Иаков Мних: «крестижеся князь Владимир въ десятое лето по убиении брата своего Ярополка», т. е. на десятом году после июля 978 года.

Ответный ход был за братьями, прежде всего за Василием,— единственным реальным правителем, но он не спешил. Император занимался войной, участвовал в сражениях в Малой Азии, там же находился и Константин. Это позволяло ссылаться на занятость в вопросе выполнения обязательств перед Владимиром, выполнять которые очень не хотелось. Такой брак явно не добавлял соправителям популярности, особенно среди греческого населения, чья лояльность оставалась под вопросом. До подавления мятежа брак сестры с варварским «архонтом» был невыгоден и для василевсов — ведь они нарушали прямой запрет своего деда, Константина Багрянородного, о чём всем было известно.

Анна противилась браку, считая его несчастьем и позором. Сочувствовали ей даже арабские авторы. Не скрывает этого и русская летопись: «Она же не хотела идти. Словно в полон,—рекла,—иду. Лучше бы мне здесь умереть. …И едва принудили ее» братья, взывая то к чувству долга патриотического и умоляя спасти «греческую землю», то христианского: «…как обратит тобою Бог русскую землю в покаянье». «Скоро сказка сказывается…», в действительности, сломить яростное сопротивление сестры Василию и Константину удалось далеко не сразу, и в деле нового сватовства Владимира, как и крещения Руси, предстояло пролиться немалому количеству греческой и русской крови.

Не только слёзы порфирородной сестры влияли на императора Василия. Ранее говорилось, как непросто было княгине Ольге в своё время добиться крещения в Константинополе, и что влияло на позицию имперского правительства. Поведение греков было двойственным. С одной стороны, нельзя допустить ухода Руси в католицизм. Но, с другой, зная, что происходит после крещения с «молодыми» и неиспорченными народами, им было очевидно: эти «тавроскифы» (как, может быть, в память о нарцах-таврах звали в Византии наших предков), крестившись, в недалёком будущем смогут создать для империи угрозу пострашнее болгарской.

«Минуло лето», закончился год 987-й. По словам Иакова Мниха, Владимир, «на другое лето по крещении, къ порогамъ ходи». К днепровским порогам как к месту постоянных печенежских засад. И до и после описываемых событий киевские князья ходили или высылали войска, чтобы обеспечить встречу важных посольств, в том числе и доставлявших им невест с юга.

Анна точно должна была прибыть, не «на всякий же случай» киевский князь так далеко отлучился от столицы, не купеческий же караван он решил лично эскортировать. Однако царь-девицы той весной он так и не дождался. Всю правду о том, что произошло у Хортицы, нам едва ли удастся узнать, очевидно, что лукавые греки вновь «сольстили». Возможно, что произошёл подлог, и он был разоблачён. О таких скандальных подробностях стороны предпочли умолчать.

Владимиру стало ясно, что и эту невесту придётся «добывать» примерно так же, как и Рогнеду. Разгневанный нанесённой обидой, каган русов вернулся в Киев и начал собирать войско, чтобы покарать обманщиков. Цель похода — центр ближайшей к Руси Крымской «фемы» (провинции) Византии. Захват Корсуня (Херсонеса), снабжавшего Константинополь зерном, должен был стать для греческих «партнёров» более весомым аргументом, чем «доброе слово», экстренная и эффективная военная помощь и даже крещение киевского князя.

Взятием этого богатого и древнего города, знаменитого в истории христианства, Святославич надеялся решить ещё одну задачу. Независимо от того, удалось бы ему заполучить упрямую Анну (и сопровождавшую её духовную миссию) или нет, князь рассматривал Корсунь как ценный ресурс, необходимый для задуманного им крещения подданных. Отступать в деле, от которого зависело единство Руси, Владимир не мог,— Херсонес должен был пасть во что бы то ни стало.

Описание событий Иаковом Мнихом в «Похвале и памяти князю Владимиру» определённо свидетельствует об этом. «Замыслив походъ на городъ греческий Корсунь, так молился князь Владимир Богу: Господи Боже, Владыко всех, одного у Тебя прошу: дай мне город, чтобы взял и привел людей христиан и попов на всю землю, и пусть учат людей закону христианскому». Там же князь рассчитывал «добыть» и необходимые для крещения своей страны святыни: мощи святых, чтимые иконы, церковную утварь.

Обычным путём, преодолевая пороги, флотилия спустилась по Днепру и, выйдя в море, пристала к берегу Крыма у Херсонеса. Русское войско обложило город, явив первый в нашей военной истории пример активной осады крепости. Херсониты яростно сопротивлялись, рассчитывая на подмогу и мощь первоклассных укреплений. Владимир спешил и, готовясь к штурму, приказал засыпать землёю ров на избранном участке перед стеной. Жители и гарнизон не сидели сложа руки: прокопав в этом направлении подземный ход, «воровали» землю из рва, успев насыпать в городе высокий холм. Осада затянулась на долгие месяцы, наступил 989 год. Однажды в лагерь осаждавших со стены прилетела стрела с запиской.

Доброжелатель, рискуя жизнью, сообщал Владимиру, где следует искать тайный водоток, питающий город от источника в горах. Керамическая «труба» была найдена, перекрыта, и вскоре город сдался, изрядно потерпев от ярости победителей. Из преданий известно, что Владимир, отмщая обиду, вполне по-язычески казнил правителя города, а археологи дополнили картину, открыв массовые захоронения того времени. Доброжелателем (предателем) оказался местный священник Анастас, связавший свою дальнейшую судьбу с Владимиром, который сделал его настоятелем киевского кафедрального собора Богородицы Десятинной. В этом персонаже ряд исследователей не без оснований видят автора или вдохновителя эффектной и назидательной «Корсунской легенды», возникшей, по-видимому, в среде клира будущего собора. Вплоть до смерти князя Анастас будет верно служить своему господину, а тот — отдавать десятую часть своих доходов собору Богородицы Десятинной. С началом польской оккупации Анастас снова переметнётся к победителю, вероятно, ещё раз сообщив ценную информацию, и за это король Болеслав приставит его стеречь награбленные в Киеве сокровища. Вместе с ними, в польском обозе, Анастас навсегда покинет Русь. 

Греческие источники вообще умалчивают о крещении Владимира, но как этот факт соотносится с тем, о чём здесь сообщалось ранее, а также с текстом «ПВЛ», той самой «Легендой»? Важнейший русский внелетописный источник «Память и похвала князю Владимиру» Иакова Мниха прямо заявляет, что поход на Корсунь состоялся «на другое лето» по крещении, а взятие Корсуни — лишь «на третье» (989). Пространная редакция проложного жития святого князя, умершего в 1015 году, насчитывает 28 лет его жизни после крещения. Молчанию ромеев удивляться не приходится,— о том, что им было неприятно, они часто не сообщали. В греческих источниках даже о походе Олега на Константинополь нет прямых упоминаний.

Подводя итог, приходится оставлять читателя как витязя на распутье. Казалось бы, в том, что князь погружался в херсонесскую купель, вряд ли стоит сомневаться,— слишком много тому свидетелей, да и событие это достаточно скоро легло на пергамент под рукой лица, заинтересованного в прославлении родного города и себя любимого. В том, что, не выполнив своего обязательства, Владимир вряд ли решился бы на захват Корсуни, уверенности несколько менее, но и без приведённых выше источников слухи о крещении Владимира на Руси «без огня» не возникли бы.

Здесь можно предположить такой вариант: на Руси Владимир был лишь «оглашён» как христианин для подготовки к крещению или же принял «Печать дара Духа Святаго» — первую часть обряда, таинство Миропомазания. А вторую — «баню пакибытия» (т. е. возрождения к новой жизни) — погружение в купель прошёл в Крыму, что в реальной жизни случается не так уж редко. Заявлять, что князя могли «крестить повторно», было бы слишком смело. На такое нарушение канона едва ли решился кто-либо из священников, но, если допустить, что «легенда» сообщает реальный факт о внезапно поразившей Владимира слепоте, для исцеления от которой по совету Анны было совершено это омовение, то всё встаёт на свои места.

Однако поводом для херсонесской «версии» вполне могли стать священнодействия, совершаемые над Владимиром во время таинства брака, которые неискушённые русины, особенно не посвящённые в его личные дела, приняли за крещение, чем позднее и воспользовался лукавый Анастас. Ясно одно: «Повесть временных лет» – источник со сложной историей и с составным содержанием, отражающим борьбу разных группировок духовенства формирующейся Русской церкви.

Описав столь пространно обстоятельства крещения Владимира Святославича и причины похода на Корсунь, следует сэкономить на изложении дальнейших, хорошо известных, а, главное, непротиворечивых подробностей. Скажем только, что взятый им город Владимир вернул грекам «в вено» — в качестве традиционного выкупа за невесту и в залог будущего мира. Поставив в Корсуни церковь в память о происшедшем событии, русский князь двинулся в обратный путь.

Новый родственник василевсов возвращался в Киев триумфатором, высоко вознёсшимся над князьями и королями Европы. Его сопровождал символ победы — квадрига — четвёрка великолепных коней, отлитых из бронзы античными мастерами, а с нею и много других греческих диковин, что потом, до самого монгольского погрома, украшали Киев. Вёз князь, добившийся осуществления своих замыслов, и драгоценные церковные сосуды, и иконы чтимые и чудотворные, и святые мощи мучеников Климента папы римского и ученика его Фифа, пострадавших в Тавриде от римлян. Ехали с ним учёные константинопольские греки — спутники принцессы, а теперь «по факту» царицы Анны. Особняком от столичных держались знавшие по-славянски представители корсунского духовенства во главе с Анастасом: кто добровольно, а кто и по принуждению отправился в дальний путь для окормления будущей паствы. В немалом количестве шли этим путём мастера различных редких и «хитрых» ремёсел, которым предстояло передать своё умение славянским ученикам.

По приходе в Киев Владимир немедля приказал всюду валить, рубить и жечь «кумиры» деревянных богов, выделив одного Перуна. Его, вернее туловище (трудно представить, что его золотую голову с серебряными усами не употребили по назначению, пустив на чеканку новых «златников» и «сребрянников»), привязав за конский хвост и таким образом ритуально обесчестив, проволокли и свергли в реку, проводив по берегу с баграми до самых порогов. Народ не слишком этому сопротивлялся, видя, что боги не могут себя защитить.

Не противились киевляне и крещению, состоявшемуся на следующий день. Явное большинство «киян» отнеслось к новой вере как к военному трофею, то есть как к благу, которым следует воспользоваться. Огромную роль сыграло и доверие к Владимиру, чей авторитет по возвращении с небывалой победой и заморской царицей вырос, наверное, кратно. Во что люди уверовали окончательно и твёрдо, так это в то, что Владимир, принимая новую веру, хочет своему народу добра. 

Так началась новая жизнь: крещением смывалось противоречие между киевскими полянами и княжеской «русью». По словам, сказанным спустя несколько десятилетий митрополитом Илларионом, они выходили из днепровской купели «новым», молодым и доселе небывалым единым «народом русским», рождённым для великих свершений.

Дружина была крещена ранее остального народа, это произошло в силу её значения для государства. Христианство открыло для русского воина новые горизонты, оно облагородило и возвысило его пониманием воинской службы, которую новая религия объясняла, как один из способов личного спасения, как почётную форму служения Творцу через службу государю, от Бога поставленному устроителю и защитнику русской земли, защитнику её веры.

В душе русского воина-неофита ощущения великого счастья — исповедания его недавно обретённой истинной веры накладывались на древнюю, с языческих времён бушевавшую воинскую гордость за принадлежность к силе никем непобедимой, на древние традиции дружинной чести. Сливаясь с верой Христовой, с радостью за обновлённую, растущую и хорошеющую Родину, эти чувства облагораживались и превращались в крепчайший на свете сплав.

Уже тогда, стоя на праздничном богослужении в храме Богородицы Десятинном, русский воин мог услышать, а позднее и прочитать в «Слове о Законе и Благодати», что живёт он в особой стране, «славной во всех четырех концах земли», которой предназначена великая, счастливая и тяжкая судьба — служить идеалам «Благодати» — христианского вероучения. Хранить, утверждать и защищать их на земле во имя торжества Божьей правды — судьба родной земли и их судьба.

Перед русским воином раскрыла исполненные тысячелетней мудростью страницы великая «Книга книг», объясняющая, что отныне ему надлежит сочетать в себе привычную «львиную» храбрость на поле боя со смирением «агнца» среди единоверцев, проявлять милосердие к поверженному врагу, укрепляя и ранее бывшие в нём положительные качества понятием «греха», «страхом Божиим». Вводя понятие воинского долга и объясняя его сущность, христианство требовало и посильного самосовершенствования, овладения основами религиозной догматики, считая греховным для крещёного человека дальнейшее пребывание в религиозном невежестве.

Вместе с Церковью и государство стало рассматривать получение знаний (в первую очередь, религиозных) как основу для «изменения сознания» (метанойя — греч.). Недаром, начав сразу же после крещения повсеместное строительство церквей по городам, Владимир Святославич собирал у «нарочитой чади детей на ученье книжное». Заканчивая рассказ о крещении Руси и воздав хвалу Спасителю за милость к ней, летописец отмечает, что «каган наш», закончив с главным делом своей жизни и оглядевшись вокруг, вновь нахмурил брови. «Ре(че) Володимеръ: се не добро, еже мало городовъ около Киева, и нача ставити городы по Десне и по Востри, и по Трубежеви, и по Суле, и по Стугне. Поча нарубати муже лучшие от Словень и от Кривечь, и от Чюди, и от Вятичь и от (в)сехь насели грады,— бе бо рать от Печенегъ…»

По сути, летописная статья за 988 год (в действительности — за 989) заканчивается принятием важнейшего государственного решения о начале строительства южных оборонительных рубежей. «Обычные» печенежские грабежи в порогах целых десять лет как усугубились деятельностью Варяжко — воеводы Ярополка, мстящего Владимиру за своего господина. С этим пришло время покончить, но конницы для наступательных действий не хватало, и молодая Русь, «в бореньях силы напрягая», строит крепости и участки деревоземляных стен между ними по притокам Днепра одновременно с городскими храмами. Такое временное совпадение отнюдь не случайно: выбор веры есть выбор цивилизации. Выбрав форму своего «самостоянья» (выражение А.С.Пушкина) как державы, Русь обособилась и от Запада, и от Востока. Выбрав православный Рим в качестве не столько союзника, но и духовного наставника (цивилизационную «матрицу»), Русь получала себе и «цивилизационных» врагов.

Время показало правоту Владимира. Через считанные годы спорадические печенежские наезды вдруг резко превратились в «брань велику бес перестани». В 991 году он закладывает крупный узел обороны к юго-западу от Киева на реке Ирпень — Белгород с очевидными целями: усилить оборону тыловой, только что построенной, самой короткой из укреплённых линий на пути вторжений печенегов, между Ирпенью и Днепром, а в случае её прорыва — создать угрозу противнику, осаждающему столицу. Через год князь с войском идёт к хорватам и, возвращаясь с запада усиленный «рекрутами» — «воинами хорватскими», встречает печенегов, разоряющих Левобережье (на «оной стороне»). Противостояние на берегах Трубежа закончилось эпическим испытанием силы юноши «кожемяки» и его победой в поединке с печенежским великаном, предрешившей разгром противника. Но до конечной победы было далеко. Война эта, как известно, шла с переменным успехом, кочевая стихия, в который раз затопляя берега Днепра, вызвала массовый отток земледельцев в леса и дальше на северо-восток, в залесскую «суженную даль» Ополья. 

Владимир Святославич вышел победителем. Он добился цели, надёжно перекрыв подходы к Киеву. Но последний год его жизни был омрачён возобновившимися нападениями, правда, теперь старый каган не собирался обороняться: в степь на поиски врага вышло конное войско, ведомое сыном Борисом.

Похвала князю Владимиру
Действия Владимира по укреплению южной границы — первая в нашей истории военная реформа, повысившая роль Киева — единого политического и военного центра, и оказавшая влияние на формирование древнерусской народности. Направленные на юг, надо полагать, не всегда в добровольном порядке, «лучшие мужи», т. е. дружинники местных княжений, став военными поселенцами, попадали под командование киевских воевод. Они должны были выполнять единые задачи по охране и обороне общей границы и постепенно переставали воспринимать себя древлянами, кривичами, весью или радимичами, а ощущали себя русью — русинами. В их сознании возникало, вырабатывалось сознание службы не столько общему сюзерену, пусть даже киевскому князю-кагану («не для ради князя Владимира…»), но самой Русской земле, в том числе и в широком смысле — всему её народу.

Гарнизоны крепостей к югу от Киева и военных лагерей — поселений, примыкающих к единой, связавшей их оборонительной стене, чётко очертившей границу, стали постоянным войском, которое умножило силу Владимира как настоящего монарха. Создание пограничной стражи и укреплений по времени следовало сразу за принятием христианства. Так новой верой и новой вооружённой силой Владимир утвердил новую Русь, как бы поставив её на двуединое и потому особенно прочное основание, на котором она простояла более девятисот лет, выдерживая все бури, вплоть до начала XX века.

Примечателен и подход князя к осуществлению военной реформы. Если первые германские императоры, создавая «полабский легион» для защиты восточной границы, комплектовали его из уголовников (служба на Эльбе освобождала от наказания), то Владимир направлял на границу лучших военных профессионалов. Он привнёс столь близкую русской душе идею жертвы «за други своя», идею служения государству как средству защиты народа от векового зла, приходящего со степного юга. Вот где корни самобытности организации нашей военной силы, её принципиального отличия от западной, в основе которой всегда и прежде всего лежал материальный стимул.

С Владимира прекратилось и засилие скандинавов в русском военном деле, хотя они ещё некоторое время представляли значительную прослойку в киевской дружине и администрации подвластных земель. Составители летописи, вынужденно черпая информацию об удалённой от них эпохе Владимира из фольклорных источников, записали, что он, произведя, по утверждению, в Киеве (реально — в 978 году) отбор лучших среди норманнских «варягов», остальных отпустил в Царьград. Но греческие источники не фиксируют прибытия из Руси крупных воинских контингентов вплоть до 987 года. В массовом порядке произошло это лишь в связи с намечавшейся женитьбой и крещением.

Владимир Святославич не был харизматическим героем. Нельзя его назвать и великим полководцем — не всё ему удавалось, бывал он и бит, хотя в молодости воевал больше и чаще, чем отец. Он взял мощную крепость, не уступающую Филиппополю (Пловдив), взятому отцом, но куда менее героическим способом. Зато был он мудрым политиком и отличным организатором обороны страны. При всех военных заслугах в историю князь вошёл как святой и равноапостольный, что само по себе оправдано, ибо приобщение к спасительной вере (а через неё и к мировой культуре) превышает всё остальное.

Уяснив основы новой религии, Владимир воспринял их всем сердцем. Он порвал с прошлым и во многом преобразился. Прежний многоженец стал примерным семьянином, что далеко не всегда происходило со славянскими князьями, принявшими крещение. «Стремление к буквальному исполнению евангельских заповедей становится отличительной чертой Владимира-христианина» (А.Ю.Карпов. Владимир. М.: Молодая гвардия. Русское слово, 1997. С. 291). Живя в страхе Божьем и буквально приняв первую заповедь, он отказывался казнить разбойников смертью, справедливо рассудив, что лишение жизни и дарование её — дело отнюдь не людское, и греческому епископу пришлось объяснять ему учение Церкви в этом вопросе: «Князь же не туне носить мечь, Божии ибо слуга есть».

Лучшие душевные качества, присущие князю и ранее, проявились многократно, а исполнение старых и до него существовавших традиций щедрости и единения правителя с народом приобрели неслыханный масштаб. Владимир полюбил «словеса книжные». Поражённый значением милости и милосердия в жизни христианина: «Блаженны милостивые, ибо они помилованы будут» (Мф. 5:7); «Искупи грехи твои правдою и беззакония твои милосердием к бедным» (Дан. 2:4), князь повелел «всякому нищему и убогому приходить на двор княжеский и брать все, что необходимо…» (включая деньги из казны). После чего отправил по городу возы с хлебом и мясом, а также с бочками мёда и кваса для болящих и не могущих ходить.

Автор «Памяти и похвалы князю Владимиру», младший современник святого князя Иаков Мних дополняет слова летописи: «И не в Киеве одном, но по всей земле Русской — и в городах, и в селах — везде милостыню творил: …нищих, и сирот, и вдовиц, и слепых, и хромых, и больных — всех милуя и одевая и насыщая и напояя».

Благотворительность не являлась для Владимира Святославича личным подвигом, дававшим надежду на искупление грехов прежней жизни. Наделение неимущих и нуждающихся было живым и вечным примером практического христианства для всего народа, исполнением в государственных масштабах евангельской заповеди братства людей.

Создавая словесный памятник крестителю Руси, митрополит Илларион позднее напишет: «…Не довольствовался ты только услышанием, но на деле исполнил сказанное, просящим подавая, …алчущих насыщая, нагих одевая, болящих… утешая, должников искупая, рабам даруя свободу. И щедроты и милости твои и поныне поминаются в народе…» Не только по причине присущего православию духа любви, перевесившего недоверие к «греческой вере», но и в результате подвижнической деятельности Владимира Святославича Русь оказалась избавленной от крупных языческих восстаний, подобных тому, что сотрясало основы польской государственности после смерти короля Болеслава.

Личным примером князя утверждались в нашем народе идеалы, ценности и нормы православной жизни. «Нищелюбия, милости и милостыни будут ожидать от каждого властителя, правящего Русью. И эти добродетели станут обязательными для большинства русских князей и царей. Но, пожалуй, никогда более благотворительность, филантропия не достигнут у нас таких всеобъемлющих, поистине евангельских масштабов, как в первые десятилетия после Крещения» (А.Ю.Карпов. Там же. С. 291).

Столкнувшись с сопротивлением сторонников старой веры и стремясь сгладить этот реальный и опасный конфликт, будучи убеждён, что «веселие руси суть питие», Владимир Святославич устраивал грандиозные пиры для всего населения Киева, приурочивая их к христианским праздникам. Всем этим он поразил народное воображение, оставшись в былинах ласковым «Красным Солнышком».