ПОЭТИЧЕСКАЯ РАБОТА СОЛДАТА
Размышляя о сходстве, удивительной похожести работы воина с работой журналиста, писателя, поэта, задумываясь об истоках Великой Победы, о неиссякаемой силе русского духа, русского оружия, души России, прежде всего в такую минуту вспоминаешь многие дорогие сердцу имена – Леонид Леонов, Ярослав Смеляков, Евгений Винокуров, Александр Межиров, Иван Кузнецов… За окном – цветущая майская вишня 2016 года, но тем явственнее и зримее становится их поэтический и ратный труд.
Текст: Владимир Виноградский
Передо мной небольшая, в сотню страниц повесть Леонида Леонова «Взятие Великошумска», написанная в январе–июне 1944 года.
В основу повести писатель положил свои впечатления от боёв в декабре 1943 года, когда Красная армия освобождала от фашистских захватчиков Правобережную Украину.
Вспоминаешь леоновскую повесть не потому только, что автор – крупнейший русский писатель, лауреат Ленинской и государственных премий, а именно как пример неразрывного единства, описанного подвига экипажа танка с номером 203 и подвижнической работы писателя, запечатлевшего подвиг танкистов так зримо и осязаемо, так стереоскопически точно и эмоционально, что он вошёл в память народную навсегда…
И этот неповторимый леоновский язык, «народный сказ» вперемежку с монументальностью и мощью бетховенских симфоний в откровениях автора становится оружием писателя в достижении художественной правды и её победы. «…Герой, выполняющий долг, не боится ничего на свете, кроме забвения. Но ему не страшно и оно, когда подвиг его перерастает размеры долга. Тогда он сам вступает в сердце и разум народа, родит подражанье тысяч, и вместе с ним, как скала. Становится частицей национального характера. Таков был подвиг двести третьей…» – читаем мы, и далее рассыпанные по всей повести, по всему сжатому, напряжённому, как пружина, сюжету мысли генерала Литовченко, имев шего привычку произносить их вслух, сердцем воспринимая каждое слово.
«Я говорю, грозен наш народ, – раздельно повторил генерал, – красив и грозен, когда война становится у него единственным делом жизни. Лестно принадлежать к такой семье…
Он собирался прибавить также, что хорошо, если Родина обопрётся о твоё плечо, и оно не сломится от исполинской тяжести доверья, что впервые у России на мир и на себя открылись удивлённые очи, что народы надо изучать не на фестивалях пляски, а в часы военных испытаний, когда история вглядывается в лицо нации, вымеряя её пригодность для своих высоких целей…».
Эти откровения вслух одного из героев повести генерала Литовченко (читай: самого автора) придавали самый высокий смысл подвигу экипажа 203-й, скрытый внешне за будничной боевой работой танковых армий на войне.
А вот уже и сам автор открыто выступает на авансцену почести о 203-й – он здесь и писатель, и журналист, и публицист одновременно: «…И если человеческий инструмент, каким добывается независимость поколений, заслуживает такого слова, то была последняя её спокойная ночь перед рывком в бессмертие. Ей уже не довелось показать свои почётные раны на Большом параде по окончании войны; всё же её удел был счастливее, чем у тех, чьи распиленные тела отдали огню на переплавку, как прах героев возвращают в материнское чрево земли. Советскому танкисту некогда было заботиться об отдельном куске даже качественной стали, хотя бы он весил и двадцать восемь с половиной тонн. Но будь время обдумать заранее, как умнее обозначить в веках победу, он сохранил бы это дырявое железо как образчик вещества, из которого творится истинная слава. Он поставил бы эту тридцатьчетвёрку на высоком уральском мраморе, чёрную и страшную, как она стала выглядеть через двое суток, с развороченным лобовиком, с листами брони, порванной на бортах, и раскинутыми, как крылья, точно и мёртвая она собиралась лететь в одиночку на полчища врага».
Вот этот леоновский судьбоносный пафос военного подвига в Великой Отечественной, выраженный другими словами, поэтическим пером, в другом ракурсе. Но тот же душевный порыв неизбывной любви к Родине в 1945 году также озвучивал поэт Ярослав Смоляков в стихотворении «Моё поколение».
Позволим себе привести его целиком, ибо тут «ни убавить, ни прибавить», как сказал в «Василии Тёркине» великий Александр Твардовский, здесь даже заглавие больше эпического рода, чем стихотворного:
Нам время не даром даётся.
Мы трудно и гордо живём.
И слово трудом достаётся,
и слава добыта трудом.
Своей безусловною властью,
от имени сверстников всех,
я проклял дешёвое счастье
и лёгкий развеял успех.
Я строил окопы и доты,
железо и камень тесал,
и сам я от этой работы
железным и каменным стал.
Меня – понимаете сами –
чернильным пером не убить,
двумя не прикончить штыками
и в три топора не свалить.
Я стал не большим, а огромным
попробуй тягаться со мной!
Как Башни Терпения, домны
стоят за моею спиной.
Я стал не большим, а великим,
раздумье лежит на челе,
как утром небесные блики
на выпуклой голой земле.
Я начал – векам в назиданье –
на поле вчерашней войны
торжественный день созиданья,
строительный праздник страны.
Великая Отечественная война закончилась Великой Победой над фашизмом. Ратный труд сменился трудом пахаря, мужской работой стала работа строителя и архитектора. Сменились основные акценты в жизни огромной страны от Калининграда до Владивостока. Но эта смена вех, смена ощущений восприятия мира после великих трагедий, гибели миллионов осмысливались бывшими солдатами постепенно, не сразу.
И вот поэт-фронтовик Евгений Винокуров, чьё стихотворение и песню на его стихи знают все сегодня: «В полях за Вислой сонной лежат в земле сырой Серёжка с Малой Бронной и Витька с Моховой…» – пишет стихотворение о новом, послевоенном мире, новой реальности, окружившей бывшего фронтовика:
Вот стою я на Тверском бульваре,
миру непонятный человек,
у меня в потёртом портсигаре
папиросы слабые – «Казбек».
Кончилась Вторая мировая,
мир подписан, наша правота.
Я стою один, передвигая
папиросу в самый угол рта.
Разные идут по миру толки,
опадают поздние цветы.
У меня от нежинской махорки
будто йодом пальцы налиты.
Торжество победы пожинаю,
трудно щурюсь на прощальный свет.
Ничего ещё не понимаю,
то ли праздник в мире, то ли нет.
Но это всего лишь короткая остановка героя, короткая минута, чтобы вздохнуть полной грудью после всего пережитого и вновь продолжить свою мужскую работу, свой труд во имя Родины.
И теперь таким же героем, как прежде солдат для писателя, журналиста, поэта, становится человек труда. И Ярослав Смоляков в семидесятые годы ушедшего века восклицает:
Пусть постоянный жемчуг пота
Увенчивает плоть мою, –
Я признаю одну работу,
Её – и только – признаю.
Но, восхищаясь с леоновским эпическим пафосом грандиозностью послевоенной стройки, охватившей Советский Союз, полётом Гагарина, новыми заводами и городами, новосибирским Академгородком, поэты и журналисты, прозаики в середине прошлого века с теплотой и нежностью пишут о «героической обыкновенности» современников, об «огромности лиц, создавших день работы».
Теперь героями стихов и повестей стали те, кто умеет просто пилить дерево, копать землю, выпекать хлеб «с таким же наслаждением, как песни петь» (М. Горький). Тихая романтика труда тоже может звучать так, что её слышат все. И талантливый художник может увидеть великую поэзию в том самом «быте», о котором лишь с презрением писали в тридцатые годы, когда шли покорять и льды, и облака.
И тот же поэт-фронтовик Евгений Винокуров напишет:
Моя любимая стирала.
Ходили плечи у неё.
Худые руки простирала,
Сырое вешая бельё.
Искала крохотный обмылок,
А он был у неё в руках.
Как жалок был её затылок
В смешных и нежных завитках! <…>
Прекрасней нет на целом свете, —
Все города пройди подряд! —
Чем руки худенькие эти,
Чем грустный, грустный этот взгляд. (1957)
Но даже сквозь радостную поэтизацию труда, сквозь вдруг увиденную романтику обыкновенных на первый взгляд дел, быта никуда не уходит, но только звучит приглушённо в симфонии жизни тема войны.
И вот известный советский поэт Александр Межиров в сборнике «Тишайший снегопад», вышедшем в 1974 году, восклицает: «Мы писали о жизни… о жизни, неделимой на мир и войну!».
И там же впрямую об ушедшей войне:
Были битвы и бинты,
Были мы с войной на «ты», –
Всякие видали виды.
Я прошёл по той войне,
И она прошла по мне, –
Так что мы с войною квиты.
Александр Межиров – поэт, для которого война хоть и осталась далеко в прошлом, но это событие неизбежно связано с его молодостью. И вот короткая встреча на Арбате вдруг возвращает его назад:
Крытый верх у полуторки этой,
Над полуторкой вьётся снежок,
Старой песенки, в юности петой,
Юный голос мне сердце обжёг.
Я увидел в кабине солдата,
В тесном кузове – спины солдат.
И машина умчалась куда-то,
Обогнув переулком Арбат.
Поглотила полуторатонку
Быстротечной метели струя.
Но хотелось мне крикнуть вдогонку:
– Здравствуй, армия – юность моя!
Срок прошёл не большой и не малый
С той поры, как вели мы бои.
Поседели твои генералы,
Возмужали солдаты твои.
И стоял я, волненьем объятый,
Посредине февральского дня,
Словно юность промчалась куда-то
И окликнула песней меня.
И даже здесь, в этой мирной лирической зарисовке, вдруг снова звучит утверждение о неразделимости армии и юности души…
Вспоминается также и Иван Васильевич Кузнецов, заслуженный профессор нашего факультета журналистики МГУ, человек исключительно жизнерадостный, добрый и светлый, писавший такие же жизнерадостные стихи и прошедший всю войну до самого Берлина, а потом ещё и участвовавший в разгроме японской Квантунской армии советскими войсками под командованием маршала Василевского.
Мы имели честь работать вместе и дружить с этим удивительным человеком, поэтому позволю себе привести здесь моё весёлое поздравление И.В. Кузнецова с 70-летним юбилеем, потому что органическое слияние воина и поэта особенно характерно в его героической яркой судьбе:
…Возможно, не одобрил бы нас Бунин –
На что так много тратили чернил:
Как Сталин улыбался на трибуне,
Сигару Черчилль толстую курил…
Но всё-таки сквозь пули фронтовые,
Под грохот легендарных батарей,
Вы твёрдо знали – победит Россия,
К Берлину продвигаясь всё быстрей.
Вам семьдесят! Но как же с тем смириться,
Когда в аудитории живой,
Вам кажется, а может, просто снится,
Что Вы опять в шинели фронтовой,
Что не профессора и не доценты,
А маршальские только имена…
В зачётку Вам поставила оценки
Великая священная война.
Жива Россия! Небо над ней ясно.
И это вправду выше всех наград.
Свою работу делает прекрасно
Простой Иван – профессор и солдат!
…Бесценны богатства России. Бесценны её духовные сокровища. Именно они давали и дают неодолимую силу нашему народу в ратном труде и труде поэта и землепашца и в прошлом XX веке, и в XXI – нынешнем.
…В своё время я имел честь быть хорошо знакомым с одним из крупных наших пейзажистов прошлого века, народным художником СССР Борисом Фёдоровичем Домашниковым. Он был невысокого роста, с обычным лицом «простого человека», не Цицерон. Но когда посидишь у него в мастерской, посмотришь на его «Берёзы», «Уральские городки» – вдруг отчётливо понимаешь, с каким гигантом познакомила тебя жизнь и судьба.
Гигантом таким же, как и леоновский бессмертный экипаж 203-й, на плечах которого стояла и будет вечно стоять наша Россия.
