«Я ЗНАЛ: УДАР СУДЬБЫ МЕНЯ НЕ ОБОЙДЁТ!»

Дата: 
10 августа 2022
Журнал №: 

В 1841 году «Россия лишилась прекрасного поэта и лучшего офицера. Весь Пятигорск был в сокрушении».

Текст: Всеволод Чубуков
Фото из личного архива автора

Прощание с поэтом
Около одиннадцати часов вечера тело Лермонтова привезли в дом, который он снимал со Столыпиным. Сначала поэта положили на диван в столовой, затем на большой стол, который принесли от Зельмица и накрыли скатертью. Под стол поставили медный таз, в который ещё «несколько часов капала кровь, сочившаяся из груди».

 На утро простреленный сюртук снять не смогли: «правая рука как держала пистолет, так и осталась». Закоченевших рук расправить не удалось. Когда сюртук на спине распороли, то увидели, что пуля прошла навылет.

Думаю, что в эти тяжёлые для всех часы и дни ни у кого не возникла мысль о поиске пули, сразившей Лермонтова, или фиксации точного места дуэли. Тем более, что после выстрела Мартынова прошёл сильнейший ливень, смывший улики, относившиеся к преступлению, и с самого начала подлинное место поединка было утеряно.

Окровавленный сюртук и канаусовую малиновую рубаху «с кровяными пятнами на левой стороне под сердцем» сложили в угол другой комнаты, и никому тогда не пришла мысль сохранить их. После похорон слуга Лермонтова, гуриец Христофор Саникидзе, всё сжёг.

Весть о гибели Лермонтова разнеслась мгновенно. Для Пятигорска «дуэль была неслыханным делом». На другой день поэта одели в белую рубаху, гроб украсили цветами. Толпа народа не отходила от дома. Дамы из принесённых цветов «плели венки и украшали безжизненное тело поэта». Все говорили шёпотом, а в городе «на бульваре и музыка два дня не играла». По заказу Столыпина художник Роберт Константинович Шведе исполнил маслом портрет поэта на смертном одре.

Ординатор Пятигорского военного госпиталя Иван Егорович Барклай-де-Толли, дальний родственник генерал-фельдмаршала, по запросу протоиерея пятигорской Скорбященской церкви отца Павла (в миру — Павел Малахиевич Александровский) выдал документ за № 34: «…тело Лермонтова может быть предано земле по христианскому обряду. В чем подписом и приложением герба моего печати свидетельствую. Г. Пятигорск. Июля 16 дня 1841».

На следующий день им для следственного дела был составлен документ за № 35. На основании наружного описания раны удостоверялось, что поэт «мгновенно на месте поединка помер». А за № 55 была дана официальная бумага: «Мы полагали бы, что приключившаяся Лермонтову смерть не должна быть причтена к самоубийству, лишающему христианского погребения, и быть возможно предать тело его земле так точно, как в подобном случае камер-юнкер Александр Сергеев Пушкин отпет в церкви конюшен Императорского двора в присутствии всего города».

Однако выяснилось, что «Скорбященскую церковь, где должно было состояться отпевание, священник о. Василий Эрастов из-за ненависти к поэту закрыл и ушел неизвестно куда».

Друзья хлопотали о торжественных воинских почестях, однако разрешения на это не получили. За два часа до выноса гроба вдруг Мартынов попросил «для облегчения… преступной скорбящей души… проститься с телом… лучшего друга и товарища». Ответ был достаточно красноречивым: «Нельзя!!!»

По церковным канонам отпевать усопшего разрешалось и на дому. На третий день панихида долго не начиналась, отец Василий (в миру — Василий Дмитриевич Эрастов) отказался её проводить, потому что Святейший синод строго запрещал «отпевать тела самоубийц и погибших на дуэли». По его мнению, «Лермонтова, как самоубийцу, надо было палачу привязать веревкою за ноги и оттащить в бесчестное место и там закопать».

О поэте отец Василий открыто говорил: «От него в Пятигорске никому прохода не было. Каверзник был. Поэт, поэт!.. Мало что поэт. Эка штука! Всяк себя поэтом назовет, чтобы другим неприятности наносить… насмешки его… на всех карикатуры выдумывал». На открытии в 1889 году в Пятигорске памятника Лермонтову Эрастова узнали, и на вопрос о событии 1841 года он ответил: «Не раскаиваюсь, православные, если бы это случилось теперь, я бы вел себя так же!»

Тогда обратились к протоиерею отцу Павлу, но он колебался. Этим воспользовались недоброжелатели поэта и «несколько влиятельных личностей», ненавидевших «Лермонтова за его не щадивший никого юмор», старались повлиять на служителя церкви. Однако Руфин Дорохов «едва душу не вытряс из священника, который отказывался хоронить Лермонтова, как умершего беззаконным способом». Священника спасли Лев Пушкин и другие дороховские приятели. Отца Павла уговорили, чтобы он «совершил обряд, как полагается для погребения православного человека в последний путь». Друзья поэта своей честью ручались, что он «за исполнение обряда отвечать не будет». Убеждали и его жену, Варвару Николаевну, одну из первых красавиц Пятигорска, которой любовались, когда приходили в церковь на молебны и акафисты. Она, напуганная происходящим, говорила мужу: «Не забывай, что у тебя семейство».

Пришлось пойти на его условия, «чтобы не было музыки и никакого параду». За крупную сумму протоиерей согласился. Столыпин расплатился с отцом Павлом, отдав «до погребения 150 р. и после оного 50 рублей, всего двести рублей».

 В правую руку поэта вложили разрешительную молитву, удостоверявшую, что «обряд совершается во всей его полноте».

После завершения молебна под пение: «Святый Боже, Святый Крепкий, Святый Бессмертный, помилуй нас!» — процессия «медленно и тихо направилась к кладбищу». Боевые друзья в мундирах полков, в которых служил Лермонтов: командир Нижегородского драгунского полка полковник Сергей Дмитриевич Безобразов, ротмистр лейб-гвардии Гусарского полка Александр Францевич Тиран, корнет лейб-гвардии Гродненского гусарского полка Александр Иванович Арнольди и рядовой Тенгинского пехотного полка Николай Иванович Лорер — «на плечах… вынесли… гроб из дому и донесли до уединенной могилы на покатости Машука… Печально мы опустили гроб в могилу, бросили со слезой на глазах горсть земли, и все было кончено».

Священник, «хор, дамы в трауре и многочисленный люд шли пешком», сопровождая гроб от квартиры до могилы, но «погребения пето не было». С поэтом простились Траскин, Ильяшенков, князь Владимир Голицын и «больше чем 50 человек одних штаб- и обер-офицеров». Лермонтова похоронили 17 июля «на закате солнца, в час поединка, недалеко от места дуэли».

Дамы украсили могилу «всеми цветами Пятигорска», многие плакали. На свежий холм положили простой камень с надписью «Михаил». Вскоре его заменили могильной плитой с надписью «Поручик Тенгинского пехотного полка Михаил Юрьевич Лермонтов. 1814—1841». Но её установили как временный знак.

Наследство …
Сразу после похорон квартальный надзиратель Марушевский в присутствии отца Павла, городского головы Рышкова, словесного судьи Тупикова составил опись «имения, оставшегося после убитого на дуэли Тенгинского пехотного полка поручика Лермонтова». А 28 июля Столыпин написал расписку: «Нижеподписавшийся, даю сей реверс пятигорскому коменданту господину полковнику и кавалеру Ильяшенкову в том, что оставшиеся после убитого отставным майором Мартыновым на дуэли двоюродного брата моего Тенгинского пехотного полка поручика Лермонтова поясненные в описи деньги две тысячи шестьсот десять рублей ассигнациями, разные вещи, две лошади и два крепостных человека Ивана Вертюкова и Ивана Соколова я обязуюсь доставить в целости родственникам… Лермонтова. В противном же случае предоставляю поступить со мною по закону».

Среди вещей, которые Столыпин обещал передать родственникам Михаила Юрьевича, были иконы: образы святого Михаила Архистратига в серебряной вызолоченной ризе, святого Иоанна Воина и Николая Чудотворца. Была ещё одна небольшая иконка, не упомянутая в описи, маленький серебряный крест с частицами мощей святых, а также посуда, одежда, постельное бельё, оружие, складная походная кровать, сундуки и чемоданы, подсвечники и много других вещей. Из бумаг, дошедших до наших дней, сохранилась записная книжка, подаренная поэту князем Владимиром Фёдоровичем Одоевским с пожеланием: «Поэту Лермонтову дается сия моя старая и любимая книга с тем, чтобы он возвратил мне ее сам, и всю исписанную. Кн. В.Одоевский. 1841. Апреля 13-е С.Пбург». Листы были исписаны с обеих сторон и карандашом, и пером. Здесь 14 стихотворений. Книжка Одоевскому в декабре 1843 года была возвращена. Судьба «собственных сочинений покойного на разных лоскуточках бумаги кусков 7 и писем разных лиц от родных — 17» остаётся неизвестной. Через несколько дней, не дожидаясь суда, Столыпин покинул Пятигорск.

И ещё. В документах Тенгинского пехотного полка фамилия поэта в последний раз упоминается в приказе за № 302 от 1 ноября 1841 года: «Высочайшим приказом в 12 день прошлого сентября сего года выключен умершим поручик Лермонтов, о чем по полку объявляя, предписываю его из списочного состояния исключить». А 30 июня 1843 года в «Русском инвалиде» за № 142 было опубликовано сообщение: «От командира Тенгинского пехотного полка полковника Хлюпина в третий и последний раз объявляется, что после умерших и убитых офицеров вверенного мне полка остались деньги, вырученные за проданные их вещи, и жалование… Именно… поручик Лермонтов 210 руб. 27 коп. серебром… Посему родственники и наследники означенных офицеров могут явиться для получения сами или прислать законное доказательство в г. Екатеринодар, что в Черноморье, непременно к 1 числу декабря сего года, в противном случае деньги эти поступят в полковую офицерскую сумму и частью в церковную».

Наследники Лермонтова не объявились. Вероятнее всего, эти деньги пошли в полковую казну…

Участники поединка
Секундантами на дуэли были Васильчиков, Глебов, Столыпин и Трубецкой. После трагического, преступного выстрела Мартынова они поняли, что всем им грозит суд и тяжёлые наказания. И решили на допросах ни при каких условиях не называть имена двоих. Выбор пал на Столыпина, так как он уже был замешан в дуэли прошлого года Лермонтова с Эрнстом де Барантом, и Трубецкого, который самовольно, без разрешительных документов, приехал на Кавказ. Тогда так поступало немалое число офицеров русской армии. На следующий день, 16 июля, Васильчиков и Глебов были арестованы. Арестовали и Мартынова.

По результатам следствия все трое подсудимых были признаны виновными. Майора Мартынова в «уважение прежней его беспорочной службы, начатой в гвардии, отличия, оказанного в экспедиции против горцев в 1837 году, за что он удостоен ордена Святой Анны 3-й степени с бантом» постановлено было «лишить чина, ордена и направить в рядовые». Васильчикова и Глебова за хорошую службу выдержать под арестом после предания суду сроком на один месяц, Глебову учесть экспедицию против горцев в 1840 году, ранение в ключицу и перевести в армию тем же чином.

Но государь повелел: «Мартынова посадить в Киевскую крепость на гауптвахту на три месяца и предать церковному покаянию, титулярного же советника князя Васильчикова и корнета Глебова простить, первого во внимание к заслугам отца, а второго по уважению полученной им тяжелой раны».

 Судьбы участников дуэли сложились по-разному.

Васильчиков Александр Илларионович, князь, в марте 1840 года коллежским секретарём Собственной Его Императорского Величества Канцелярии был «командирован для занятий по службе при тайном советнике сенаторе бароне Гане в Тифлис с жалованием 575 рублей серебром в год из Грузинской казны… С 1 июля попросил отпуск на три месяца, однако по дороге в Петербург заболел, остался на Кавказских Минеральных Водах до совершенного выздоровления, в удостоверение чего и предоставил медицинское свидетельство» (РГИА, ф. 1261, оп. 1 — 1840 г., д. 26, лл. 1, 15).

Он окончил юридический факультет СанктПетербургского университета, был отлично образован, по взглядам либерал, занимался вопросами земледелия и землевладения, был членом Комиссии по введению новых административных порядков на Кавказе.

Васильчиков понимал и тонко чувствовал иронический сарказм Лермонтова, который дал ему несколько прозвищ: «Дипломат не у дел», «Князь-пустельга», «Дон-Кихот иезуитизма» и другие. Также известны и две эпиграммы поэта на него.

О гибели Лермонтова оставил свои воспоминания. Во время следствия и после него «был на стороне Мартынова, которого он старался всячески оправдать в ущерб доброй памяти убитого. Чувствуя за собой тяжелую вину и опасаясь чрезмерного суда потомства, начал прилагать все старания, чтобы прикинуться одним из лучших друзей поэта. Начал выступать со статьями о Лермонтове, в которых, уклоняясь от чистосердечного признания о своем действительном отношении к поэту, постарался создать у читателей впечатление, что всегда был его другом и защитником.

Александр Илларионович давал ложные показания во время первоначального следствия по делу о дуэли. Всячески старался оправдать себя и других участников дуэли, взваливая всю вину за происшествие на убитого поэта. Такой же тактики придерживался и Мартынов».

По окончании суда уже «титулярному советнику Васильчикову, на основании Высочайшего повеления, последовавшего в ноябре того года, дозволено было отправиться из г. Пятигорска в С.-Петербург. Ныне Государь Император, по всеподданнейшему докладу, в 3-й день сего января Высочайше повелеть соизволил: титулярного советника князя Васильчикова простить во внимание к заслугам отца. 4 января 1842 г.» (РГИА, ф. 1261, оп. 1 — 1840 г., д. 26, л. 18).

Умер Васильчиков в 1881 году на Ангийской набережной в Петербурге в собственном особняке, который унаследовал от отца, князя, председателя Государственного совета и Комитета министров, генерал-адъютанта и генерала от кавалерии.

Глебов Михаил Павлович, корнет лейб-гвардии Конного полка, приехал в Пятигорск «без отпуска для излечения от тяжелого ранения в руку», полученного 11 июля 1840 года в судебном следствии по делу о гибели поэта «безупречно держал себя в противоположность остальным участникам дуэли, и в первую очередь Васильчикову, во всем обвинявшем убитого, не останавливаясь перед всякого рода вымыслами».

Этот весёлого нрава боевой офицер, полный отваги и мужества, в 1843 году снова воевал против горцев. Около Ставрополя с важными документами был похищен и попал в плен. Через полтора месяца по поручению русского командования из чеченского аула его выкрали. Смогли это сделать два ловких джигита — ногайцы: князь Бий Карамурзин и уздень Мамгаза Балялов.

В чине ротмистра лейб-гвардии Конного полка «увешенный крестами» Глебов был направлен адъютантом к наместнику Кавказа светлейшему князю генерал-фельдмаршалу Михаилу Семёновичу Воронцову. При осаде аула Салты в Дагестане 28 июля 1847 года в бою против горцев командовал «цепью застрельщиков» и «во время ничтожной перестрелки» пулей в голову был убит наповал — «смерть его, как жизнь, была проста, коротка и славна».

Столыпин Алексей Аркадьевич, капитан Нижегородского драгунского полка. За экспедицию 1840 года в отряде генерала А.В. Галафеева награждён орденом Святого Владимира 4-й степени с бантом и мечтал выйти в отставку. Был «человеком в высшей степени благородным, храбрым, редкой доброты и сердечности, остроумным», «одним из представителей передовых кругов русского общества». Однако вёл «бесшабашную, праздную жизнь, интересовали его коннозаводство и скачки».

После гибели поэта много времени жил в Европе, сделал первый перевод «Героя нашего времени» на французский язык и в 1843 году опубликовал его в парижской газете «Мирная демократия». Участвовал в обороне Севастополя (1854—1855). За эту кампанию награждён Золотым оружием и удостоен чина майора.

После Крымской войны Столыпин заболел чахоткой. Но выехать для лечения за границу Николай I разрешения ему не дал с пометкой: «Никуда, никогда». Получив медицинское заключение о своём заболевании, Столыпин вновь подал документы. При повторном их рассмотрении государь разрешение дал, и в 1856 году с графиней А.К.ВоронцовойДашковой Алексей Аркадьевич всё-таки выехал во Флоренцию. Скончался там же в 1858 году.

Трубецкой Сергей Васильевич, князь, офицер лейб-гвардии Кавалергардского полка, на Кавказе служил в Гребенском казачьем полку, из Ставрополя в Пятигорск приехал без разрешения начальства. Участвовал в сражении при реке Валерик 11 июля 1840 года и был ранен в шею и ключицу. После гибели поэта выслан из Пятигорска в Апшеронский пехотный полк. За участие в походе против горцев и ранение представлен к награде, но Николай I из наградного списка его вычеркнул.

Был «из тех остроумных, веселых и добрых малых, которые весь свой век остаются Мишей, или Сашей, или Колей. Он остался Сережей до конца и был особенно несчастлив или неудачен». При этом «необычайно красив, ловок, весел и блистателен во всех отношениях, как по наружности, так и по духу».

Влюбился в 18-летнюю красавицу Лавинию Жадимировскую (урождённая Бравура). За «похищение чужой жены с ее согласия» был арестован, заключён в камеру Алексеевского равелина Петропавловской крепости, осуждён, лишён чинов, боевых наград, княжеского титула и рядовым отправлен в Петрозаводский гарнизонный батальон. Затем служил на Кавказе, получил чин прапорщика и в 1855 году вышел в отставку. Титул ему вернули.

В марте 1858 года к нему приехала экономка, имевшая «хороший гардероб». Звали её Лавиния Жадимировская. Она развелась с мужем, но повторный брак «с лицом православного вероисповедания» ей не разрешили. Тем не менее это были их самые счастливые месяцы, последние месяцы жизни Сергея Трубецкого. Скончался он в возрасте 44 лет 19 апреля 1859 года.

О Мартынове, этой одиозной фигуре, не хотелось рассказывать, но всё же придётся. Как ни страно, когда в России все участники дуэлей по закону карались жесточайшим образом, военным судом Николай Соломонович был приговорён лишь к трёхмесячному аресту на Киевской крепостной гауптвахте и потом архиереем Киевской духовной консистории Иеремием определён на 15-летний срок к церковному покаянию.

 

По прошению Мартынова церковь удовлетворила его просьбу о смягчении приговора, то есть «иметь жительство, где домашние обстоятельства того потребуют». Ему разрешалось вести обычный образ жизни, участвовать во всех балах, вечерах, и он «даже через эту несчастную дуэль сделался знаменитостью». Поселился в отличной квартире одного из флигелей Киево-Печерской лавры. На публичных гуляниях «появлялся изысканно одетым и подыскивал себе дам замечательной красоты, желая поражать гуляющих и своим появлением, и появлением прекрасной спутницы… Дамы были им очень заинтересованы».

В 1843 году обратился в Святейший синод с новым прошением, и срок эпитимии был сокращён до пяти лет, то есть до 1848 года. Через год с медицинским свидетельством Мартынов вновь обратился в синод за разрешением поехать для лечения на воды, но тот ответственность на себя не взял. Тогда прошение направили в адрес министра внутренних дел, и начальник третьего отделения А.Ф.Орлов на письме наложил резолюцию: «Невозможно. Всюду, кроме заграницы, даже на Кавказ. Могу представить государю». Это был отказ. Однако 25 ноября 1846 года по новому прошению синод «от дальнейшей публичной эпитимии» Мартынова окончательно освободил.

В Киеве он женился на прехорошенькой польской дворянке Софье Иосифовне ПроскурСущанской, переехал с ней в Москву, в свой особняк в Леонтьевском переулке, «на всегдашнее жительство с дозволением ему прохождения там возложенного на него покаяния». Жил в достатке, «стал завсегдатаем Английского клуба», имел многочисленную семью — одиннадцать детей: пять дочерей и шесть сыновей.

Скончался Мартынов в 1875 году в Москве, похоронен в родовом подмосковном имении Знаменском на Клязьме. После революции 1917 года там был размещён детский дом для беспризорных. Когда узнали, что у церкви в фамильном захоронении Мартыновых есть могила убийцы великого поэта, её «разрыли, кости разбросали».

Перезахоронение
Сообщать бабушке о гибели внука не решались. Только в конце августа Е.А.Арсеньева получила скорбное извещение о том, что «он просто умер». Прочитав, «она побледнела, зашаталась и… рухнула наземь». От горя «не могла поднять век, выплакала свои старые очи, ослабшие веки не поднимались, приходилось поддерживать их пальцами, и не могла смотреть на опостылый ей мир… вещи, тетради, сочинения внука, даже его игрушки, которые она хранила, все раздала, чтобы не напоминало ей о Мишеньке». Несколько дней в Тарханах слышался плач.

С последней своей просьбой Елизавета Алексеевна обратилась к императору и вымолила разрешение перевезти Мишу в Тарханы. В 1842 году, 21 января, государь «изъявил высочайшее соизволение на перевоз из Пятигорска тела внука ее Михаила Лермонтова в принадлежащее ей село Тарханы, для погребения в фамильном кладбище… с тем, чтобы помянутое тело закупорено было в свинцовом и засмоленном гробе, с соблюдением всех предосторожностей, употребляемых на сей предмет».

Обоз снарядил «дядька» поэта Андрей Иванович Соколов, на попечении которого тот был с двухлетнего возраста и который неотлучно находился при нём на протяжении всей его жизни. Ему помогал камердинер Лермонтова Иван Абрамович Соколов, в день дуэли бывший в Железноводске, куда привёз его вещи из Пятигорска. Помогал и конюх Иван Николаевич Вертюков, находившийся вместе с Михаилом Юрьевичем в последний с ним приезд в Пятигорск.

Через месяц обоз прибыл в Пятигорск. Для этих «печальных дел на кладбище» им «было придано несколько солдат», которые приняли на себя основную работу по эксгумации останков поэта. «Марта 22 дня 1842 года… вынули они гроб из земли, открыли крышку, взглянули на Михаила Юрьевича: лежит он целехонький, только потемнел как-то. Закрыли крышку, поставили гроб в железный (свинцовый — В.Ч.) ящик, запаяли», совершили над ним молебен, съездили с Евграфом Чаловым (вероятно, он после поединка, как сам говорил, перевозил тело поэта в дом В.И.Чилаева) на место дуэли и отправились в обратный путь.

В тот же день квартальный надзиратель донёс начальству: «По вырытии из могилы при бытности медика, засмолении деревянного гроба и запаянии в свинцовый сдано… для доставления куда следует и выпроводил таковое за окрестности города благополучно».

В пасхальную неделю, 21 апреля, скорбный кортеж под всеобщий плач и стенания местных крестьян прибыл в Тарханы. Андрей и Иван Соколовы и Иван Вертюков рассказали бабушке, «что-де… Михайло Юрьевич весь целый, только почернел дюже…» Она тут же кликнула кузнеца. Тот пришёл с зубилом и молотком. Ударил по гробу несколько раз, но ящик оказался крепким. И Елизавета Алексеевна, едва сдерживая слёзы, махнула рукой: «Всё! Хватит! Не надо вскрывать».

Гроб установили в сельской церкви святого Михаила Архистратига. Священники рискнули — не стали проводить в этот день праздничной службы, за что от своего начальства получили выговор.

Через два дня после молебна гроб с телом поэта при стечении всех жителей Тархан перенесли на место, где когда-то перед алтарной частью старой церкви Николая Чудотворца были захоронены его дед и мать. Предали земле рядом с ними.

Часовню-усыпальницу над этими могилами Елизавета Алексеевна построила в том же 1842 году. Под её сводами на фоне иконы «Вознесение Христово» она любимому внуку из чёрного мрамора установила памятник. Пройдёт всего три года, и её, сделавшую для него так много, похоронят рядом с ним, слева от памятника. Ныне к свинцовому гробу поэта по ступенькам с левой внутренней стороны часовни можно спуститься, поклониться Михаилу Юрьевичу и подняться по другой лестнице с правой стороны.

Первое место захоронения …
Вскоре после эксгумации гроба с телом поэта по Пятигорску пронёсся слух, что надгробную плиту, лежавшую рядом с раскопанной могилой, кто-то хотел похитить. Тогда этот второй могильный знак «был сброшен в разрытую могилу, несколько дней стоял в ней торчком, где после и засыпан… часть его еще долго торчала из-под земли». Немногие старожилы могли узнать «это место по небольшому углублению в земле». Позже могилу засыпали, и она была утеряна.

Известно и другое предположение, что та плита могла быть использована «при кладке фундамента кладбищенской церкви». Строили её с 1847 года в течение десяти лет вблизи от первоначального места захоронения Лермонтова. Церковь просуществовала до 1895 года.

В 1901 году отмечалось 60-летие со дня гибели поэта. Из старожилов, знавших это печальное место, в живых уже никого не осталось, а других сведений не было. Назначенная комиссия по его определению положительных результатов не дала. Однако «Евгения Акимовна Шан-Гирей, жившая в Пятигорске в доме, где произошла ссора М.Ю.Лермонтова с Н.С.Мартыновым… со слов матери Э.А.ШанГирей (Клингенберг) указала на место рядом со старой кладбищенской церковью, в пределах которой были похоронены ее родители».

Решили установить памятник на указанном месте. По подписке на его сооружение собрали всего 130 рублей. Обратились к местному подрядчику А.К.Шульцу: «Ты построишь памятник, а мы его поместим в путеводитель и отметим, что построен он твоим иждивением». Это сработало. Он добавил своих 600 рублей. Проект создал главный архитектор Кавказских Минеральных Вод Иван Иванович Байков.

Монумент изготовили из мраморной крошки в виде слегка усечённого четырёхгранного обелиска и обнесли деревянной оградой. Открытие состоялось в 1903 году. В 1939 году ограду заменили на металлическую. Обелиск отреставрировали и поставили на прочный каменный цоколь. В 1964 году на ограде закрепили памятную доску с текстом о событии, которое здесь произошло в 1841 году. В 1986-м обелиск заменили на новый — из машукского камня, полностью выполненный в прежней архитектуре.

Уже с 1903 года, знали, что памятник-обелиск, предназначенный для первоначального места погребения Лермонтова, установлен приблизительно. Не там, где надо бы. А где надо?

Многие исследователи, в том числе Пётр Кузьмич Мартьянов, Константин Павлович Белевич, Павел Александрович Висковатый (Висковатов), Сергей Иванович Недумов, Павел Евдокимович Селегей и другие, не желая соглашаться с утратой первой могилы поэта, в разные годы предприняли ряд попыток для её отыскания, однако положительного результата не достигли.

В очередной приезд в Пятигорск, кроме обычных измерительных принадлежностей (компас, 50-метровая рулетка, планшет), я захватил навигационный прибор спутниковой связи — решил предпринять ещё одну попытку поиска этого места.

Старое пятигорское кладбище, расположенное на западном склоне Машука, как и все окрестные горы представляет собой покатую, довольно-таки каменистую, сложенную из известковых пород поверхность, покрытую высоким бурьяном, мелким кустарником и редколесьем. Оно неровное, в большей степени холмогорое, за исключением двух-трёх относительно небольших горизонтальных площадок. По кочкам да холмам исходил его во всех направлениях. И могу с большой степенью вероятности говорить, что из ныне сохранившихся захоронений одна из самых старых — могила командира Нижегородского драгунского полка, командующего войсками Кавказской линии и Черномории генерал-майора Карла Фёдоровича фон Сталя. Он скончался 24 августа 1824 года. На боковой поверхности надгробного камня надпись читается чётко.

Сегодня на этом месте установлен памятникобелиск. Здесь же находится могила И.Е.Дядьковского, профессора Московского университета и Медицинской хирургической академии, доктора-клинициста, пользовавшегося репутацией лучшего практического врача. Он приехал в Пятигорск на отдых и скоропостижно скончался 23 июля 1841 года, то есть на восемь дней позже поэта.

Упомянутые два памятника находятся на высшей точке горизонтального участка кладбища. К этой площадке вверх ведёт каменистая, относительно широкая дорожка. Слева уступом довольно круто, с два десятка метров вниз, уходит склон дороги. Наверху, за площадкой, дорога сужается и с понижением уходит вправо. Эта площадка, полагаю, единственное ровное, самое высокое место погоста. Здесь и возвели кладбищенскую церковь, остатки былого фундамента которой, по крайней мере, с первого, беглого взгляда, не видны.

К историку и этнографу Вадиму Васильевичу Пассеку, члену кружка Герцена-Огарёва, некий Н.Молчанов, свидетель встреч Лермонтова с Дядьковским, в письме от 27 июля 1841 года писал о Дядьковском: «Бывают чудеса, хороший и чистый был человек, но причаститься отказался… Несколько человек проводили и схоронили его немного поодаль от Лермонтова, влево…»

Обратим внимание на последние слова: «…немного поодаль от Лермонтова, влево...» А теперь посмотрим на план-схему сегодняшнего расположения могил на старом пятигорском кладбище. Захоронение Дядьковского находится не «влево», а справа в семи метрах от памятника-обелиска М.Ю.Лермонтову. Если «немного поодаль... влево...», то могила поэта должна находиться значительно восточнее. Но насколько? Решить эту задачу помогут карандашный рисунок А.И.Арнольди, выполненный им в 1841 году, и акварель Александра Ивановича того же года.

Арнольди дважды зарисовал местность кладбища, в том числе и продолговатый надгробный камень на могиле Лермонтова (на переднем плане он справа). На обоих рисунках также справа, но в глубине чётко виден постамент, а сверху — каменное изваяние гроба. Постамент расположен под некоторым углом влево относительно лермонтовского надгробия. За прошедшие более чем 160 лет вид этого участка погоста сильно изменился. Никаких старых памятников не осталось, кроме одного частично сохранившегося прямоугольного постамента К.Ф.фон Сталю, но без каменного гроба сверху: он утерян. К слову, поблизости нет и какого-либо другого памятника, расположенного не по оси запад-восток, а под углом порядка 20 градусов к северу. Это старейшее надгробие является, полагаю, единственным, самым надёжным ориентиром в поиске первой могилы поэта.

За помощью я обратился к художникам — знакомым и незнакомым, коих было около двух десятков. Все они, внимательно рассмотрев и проанализировав рисунки Арнольди, показали, что расстояние между надгробиями Лермонтову и К.Ф.фон Сталю должно составлять где-то 13—15 метров.

И снова вернёмся к плану-схеме. Расстояние между памятником-обелиском поэту и могилой фон Сталя мною измерено точно — 38 метров, то есть оно более чем вдвое превышает расстояние на рисунках Арнольди. Могила Дядьковского расположена намного (порядка 16 метров) левее места, где был похоронен Лермонтов (на плане-схеме отмечена чёрным кружком). Это довольно-таки хорошо согласуется со словами «...немного поодаль от Лермонтова, влево». Таким образом, можно сказать, что место первоначального погребения поэта находится на ныне свободном месте примерно в 15 метрах западнее могилы К.Ф. фон Сталя, в двух-трёх метрах восточнее от современного захоронения некоего В.В. Гейко.

К этому добавлю следующее. Раньше дорога на кладбище от домика, где жил Михаил Юрьевич, шла вверх, строго на север, по территории нынешнего санатория Министерства обороны Российской Федерации и далее мимо стоящего справа храма во имя Господа Иисуса Христа, воскрешающего Лазаря. Расстояние от домика до первой лермонтовской могилы составляет 820 метров (его прошли четверо однополчан поэта с гробом на плечах), а подъём по вертикали — 59 метров. Это место находится в 1 360 метрах от монумента, установленного на предполагаемом «месте дуэли Лермонтова», и в 1 740 метрах от подлинного места трагического поединка. Результаты измерений, полученных с применением прибора спутниковой связи и 50-метровой рулеткой, оказались идентичными.