ДНЕВНИК ФЕЛЬДЪЕГЕРЯ

И всё же для моряка, познавшего суровый нрав Балтики, служба на новом месте казалась чем-то сродни штилю: не было привычной качки, от которой палуба уходила из-под ног, а порывистый ветер не грозил сбросить любого мало-мальски не подготовленного к морской стихии новичка за борт. Здесь, на Лубянке, всё было иначе. Спокойная, размеренная внутренним распорядком жизнь, отутюженная форменная одежда, широчайшие как парус галифе, аккуратно заправленные в хромовые сапоги, от которых шёл кисловато-душистый запах армейского гуталина. И чем больше эта размеренность поглощала новоиспечённого сотрудника госбезопасности, тем отчётливее он понимал: за непривычным для морской души спокойствием скрыта напряжённая и очень ответственная работа.

О том, что заканчивается мирная жизнь, тогда никто и не подозревал. Из дневника Ильи Коровкина: «21 июня 1941 года. Какой чудесный день сегодня. Москва прекрасна в своём величии. Собрались съездить завтра на дачу в Быково вместе с дядей»…

Начало войны. Москва
«В 12.15 по московскому времени слушал заявление Молотова. Германия вероломно напала на нашу Родину. Имея договор с нами и напасть — вот он, этот волчий закон фашистов. Но пусть помнит кровавый маньяк Гитлер, что кто на Русь напал, тот пропал. Ваше дело табак, господин Гитлер! Вы потеряете свою армию на бескрайних просторах нашей Родины, как это было с Наполеоном. Свобода восторжествует, мы победим!», записал в своём дневнике Илья Коровкин 22 июня 1941 года.

Из числа лучших и проверенных на прежней работе добровольцев-коммунистов и комсомольцев фельдъегерской связи НКВД СССР 30 июня 1941 года была сформирована «Лётная группа» — подразделение специального назначения в составе ОФС АХУ НКВД СССР. Изначально она входила в состав 4-го отделения отдела фельдъегерской связи Административно-хозяйственного управления НКВД СССР, которым руководил лейтенант госбезопасности Александр Берёзкин. Руководство Генерального штаба Красной Армии и НКВД СССР возложило на неё обеспечение своевременной доставки особо важных документов ГКО, Ставки ВГК и Генштаба в штабы фронтов и отдельных армий и от последних — в Москву.

Офицеры и сержанты «Лётной группы» совершали свои первые полёты в действующую армию в трудные июльские дни 1941 года. Многие её подразделения и части бились, будучи в окружении, и связь с командованием на многих участках фронта была потеряна. «Лётная группа» была связующим звеном между ставкой Верховного главнокомандования и фронтом, на неё возлагались большие надежды.

Оперативная обстановка на западном направлении менялась катастрофически быстро. Зачастую приходилось летать над территорией, занятой противником, хотя ещё вчера в этом районе вели упорные бои советские части. В такой непростой обстановке надежда была на профессионализм лётчика, на железную выдержку и самообладание фельдъегеря. В других подобных случаях благополучный исход дела списывали на простое везение.

Ровно через месяц после начала войны первые бомбы упали на столицу.

«24 июля 1941 года. Вой сирен, очередной налёт Москву. Дядя мой бежит в подвал и Саня за ним. Слышатся взрывы. Где-то горит, видно зарево. Я поехал на Лубянку, на работу. Над Коммунистической улицей, над Храмом Святого Мартина, пролетел фашистский самолёт и сбросил несколько зажигалок. Впервые я увидел зажигательную бомбу и быстро начал тушить».

Выполнение боевых заданий в составе «Лётной группы» было связано с риском для жизни, однако число добровольцев, желающих попасть в «элитное подразделение» фельдсвязи, намного превышало необходимую потребность. Илья Коровкин подавал рапорт на перевод его в «Лётную группу», но каждый раз приходили отказы. Аргументация: «…к выполнению специальных авиационных маршрутов привлекаются наиболее подготовленные сотрудники службы с достаточно богатым опытом работы…»

Осаждённый Ленинград
Гитлер приказал сбивать и уничтожать всё, что двигалось по направлению к блокадному городу. Нередко нашим экипажам приходилось вступать в настоящий поединок с вражескими истребителями. В таких случаях место бортового стрелка в кабине занимал фельдъегерь, который вёл огонь из пулемёта по немецким самолётам. Обложенный в кабине со всех сторон тюками и мешками с секретной корреспонденцией он был стеснён в движении и в визуальном обзоре, приходилось прилагать немало усилий, чтобы контролировать воздушное поле боя и вести прицельный огонь. Этим пользовались немецкие пилоты, безнаказанно поливая свинцовым шквалом самолёты, которые они иронически между собой прозвали «кофейной мельницей», «руссфанер». В скором времени им придётся признать не только боевые качества У-2, но и преимущества этой машины в выполнении боевых задач. Командование вермахта назначило за голову фельдъегеря «Лётной группы» и его сбитый самолёт награду: «железный крест» и 5 тысяч марок. Не всегда наши экипажи выходили победителями в воздушных схватках. Боевая «Лётная группа» несла потери. В первые месяцы войны не вернулись с заданий Михаил Смирнов, Николай Жаринов, Александр Гасевский, Михаил Солодилов и другие. В числе не вернувшихся с авиационных маршрутов мог оказаться любой следующий экипаж, вылетавший за линию фронта. Но ничто не останавливало добровольцев, заступавших на место погибших товарищей.

Руководству фельдъегерской связи пришлось кардинально пересмотреть вопросы безопасности экипажей, отправляемых на задания за линию фронта. Со временем самолёты связи стали сопровождать истребители прикрытия.

«Когда меня спрашивают, какой для меня авиамаршрут был наиболее опасным? Без колебания и доли сомнения отвечаю — полёты на Ленинградский фронт и в Ленинград. Через Ладожское озеро приходилось летать ночью, а это было чересчур опасным. Надежда была на профессионализм наших лётчиков. А они действительно были настоящими профессионалами. Когда подлетаешь к городу Ленинграду, видно всю фронтовую линию вокруг осаждённого города. Огненная лава. Трассирующие полёты пуль. Издалека и свысока это было неописуемо жуткое зрелище, потому что там, в зареве пожарищ, гибли люди».

Чтобы обезопасить жизнь лётчика, фельдъегеря и обеспечить сохранность секретной корреспонденции, предпочтение отдавалось ночным полётам, к которым более всего был приспособлен У-2. Илье Коровкину, как и всем фельдъегерям, вылетавшим в очередной рейс в Ленинград, помимо тюков с корреспонденцией в самолёт загружали большой мешок
с продуктами. Если позволяло место, брали и два, и три мешка. Никому из личного состава «Лётной группы» не надо было объяснять, что это за мешки, и кому они предназначались.

В архиве ГФС России сохранились воспоминания сотрудника ленинградского отдела фельдсвязи, блокадника Ивана Комарова: «Как и все ленинградцы, фельдъегеря городской группы сильно голодали.  Павла Соколова нашли мёртвым дома, возле умывальника, фельдъегерь Иванов пришёл из Кронштадта, снял мешок и умер. Да и сам я выжил, наверное, чудом. Однажды я выполнял служебное задание, шёл с корреспонденцией в Свердловский районный отдел КГБ. Поднялся на третий этаж — и упал без сознания. Меня узнала секретарь отдела, дала лекарство и одну чёрную лепёшечку. По дороге в отдел, возле Дворца Труда, опять свалился. Меня подобрали, позвонили в отдел. Из отдела за мной приехала машина, забрала меня. Отлежался чуток — и опять на работу. Немало наших товарищей ушло в народное ополчение. А мне сказали: „У вас есть специальность шофёра, вы нужны в городе“. Вскоре я, как и другие товарищи, стал работать одновременно и фельдъегерем, и шофёром».

«2 августа 1943 года. В госпитале нахожу время, чтобы поразмышлять о произошедшем со мною. Полёт сложная вещь, в ней нужно кое-что знать и усвоить для себя, а именно: быть твёрдым, решительным, смелым и не при каких обстоятельствах не терять чувства самообладания. Сам себя чувствую хорошо. Охота быстро вернуться на работу, в воздух. Без полётов скучно. Не могу ходить по земле. Скоро буду снова в воздухе. Опять Ленинград или другие фронта».

«31 августа 1943 года. Получил медаль „За оборону Ленинграда“. Это большой день в моей жизни. Эта высокая и почётная награда обязывает ко многому. Летать и ещё раз летать!»

«20 сентября 1943 года. Сегодня узнал, что Указом Верховного Совета СССР награждён орденом Красной Звезды. Родина оказала мне большое доверие, и я дорожу им. Спасибо нашей партии и товарищу Сталину за воспитание! В своих успехах многим я обязан нашему начальнику отдела полковнику товарищу Рыбаку и майору товарищу Краснопевцеву. Моя жизнь принадлежит Родине. В любой момент я могу отдать жизнь за неё».

После излечения в госпиталях получившие ранения и травмы во время обстрелов самолётов, при авариях и катастрофах фельдъегеря возвращались в строй. Вернулся в «Лётную группу» и Илья Коровкин, который продолжил совершать полёты в действующую армию. Он рвался в небо, где не было места трусам и паникёрам, где на каждом шагу подстерегала смертельная опасность. Несмотря на то, что функции фельдъегерей спецгруппы напрямую были связаны с небом, неменьшие опасности подстерегали их и на земле.

Для них (лётных фельдъегерей — А. Б.) была разработана специальная инструкция на тот случай, если самолёт связи совершит непредвиденную посадку за линией фронта, в том числе и на вражеской территории. Перед каждым вылетом на боевое задание фельдъегерь проходил специальный инструктаж, при этом особое внимание обращалось на конспирацию, бдительность, хладнокровие и главное — на сохранность перевозимой корреспонденции.

Год 1944-й
При реальной угрозе попадания секретных документов в руки противника фельдъегерь должен был принять меры к её уничтожению. Каждый офицер связи снабжался флягой со спиртом на тот случай, если возникнет необходимость уничтожить корреспонденцию. И это была суровая реальность.

Фельдъегерь Пётр Данченко 10 мая 1944 года доставлял корреспонденцию в штаб 1-го Украинского фронта. Сбившись с курса и имея техническую неисправность одного из двигателей, экипаж произвёл вынужденную посадку на незнакомой местности в двух километрах от города Рудня, как потом выяснилось, занятой фашистами. Пока экипаж отбивался от гитлеровцев, пытавшихся взять живым в плен фельдъегеря, Данченко, будучи раненым, уничтожал секретную корреспонденцию. Здесь и пригодилась фляга со спиртом. От полученных тяжёлых ранений первый пилот Маргиленко и фельдъегерь Пётр Данченко скончались. В плен были взяты раненые второй пилот Ключенко и бортмеханик Коробов.

«7 декабря 1944 года. Начиная с 31 августа 1944 года, я много и везде побывал, а особенно в Румынии, в таких городах, как Бухарест, Констанца и других. Города как города, но во много раз хуже наших, советских. В глаза бросается одна деталь: везде частная собственность, что мне, коммунисту, неприемлемо. Всё решают деньги. На деньги всё можно купить и на них же всё можно продать. Это настоящий капитализм, а он крайне губителен для рабочих и крестьян, которые в Румынии живут плохо, порой впроголодь. Разговаривал с румынским солдатом. Так вот он мне рассказал: я, говорит, получаю 2 лея в день, пачка папирос стоит 100 лей. Вот вам результат. Дальше он мне рассказал, что до прихода Красной Армии, в румынской армии были телесные наказания, потом их отменили. Товары есть, но они все награбленные. Раньше по улицам Бухарест ходили трамваи, а теперь их нет. Глядя на всё это  понимаешь, нет чище и светлее нашей любимой Родины! И всё у нас есть, хотя не в обильном порядке, но оно своё, родное, советское!»

«26 декабря 1944 года. 16 декабря был в Югославии в городе Анадоль, в 90 км от Белграда. Страна тёплая. Население живёт хорошо. Снегу ещё нет. Большинство говорит на русском языке. Народ очень гостеприимный, все ненавидят немцев. В стране видна разруха, вызванная войной. У всех на устах маршалы Сталин и Тито. 19 декабря летели через Карпаты. Горы высотой 1700—2000 метров, на вершинах снег. Панорама с воздуха очень интересная. Карпаты — это ещё те горы».

Одной из самых запоминающихся для спецфельдъегеря Коровкина была командировка в столицу Австрии, Вену, на родину короля вальса Иоганна Штрауса. Как и положено, сдав корреспонденцию по назначению, младший лейтенант госбезопасности отправился в комендатуру отмечать своё служебное удостоверение. Открыв дверь в кабинет помощника коменданта города, Коровкин обомлел от неожиданности. Перед ним за столом восседал худощавый майор, который со всех сторон был обложен кипами бумаг и папок. Он что-то писал, не поднимая головы и не обращая внимания на вошедшего. Внутренний интерьер кабинета говорил сам за себя и поражал изысканной средневековой роскошью: массивная мебель, выполненная из дуба и не затронутая ни войной, ни временем, шкаф для посуды, просторный и массивный диван, камин, и, конечно, стул, на котором сидел новый хозяин сего жилища,— нет даже не стул, а некое подобие трона с резными львиными мордами на подлокотниках и витиеватой резьбой. Сидя на этом импровизированном троне, хозяин кабинета больше похож был на короля без короны. Фельдъегерь, как это было положено, представился старшему по званию. Но что это? Черты лица помощника коменданта показались Илье слишком знакомыми, чтобы вот так, через много лет, в чужом краю не узнать их. Услышав фамилию, майор наконец-таки оторвался от письма и «выстрелил» в сторону фельдъегеря: «Илья! Илья Ефимович!»