ИСТОРИЯ С ПРОДОЛЖЕНИЕМ

Дата: 
15 февраля 2021
Журнал №: 
Рубрика: 

Тридцать лет назад не стало великого Союза Советских Социалистических Республик. Потеряв равновесие, мир накренился. Кто-то в злорадстве потёр руки. Кто-то замер: что дальше… Об истории с продолжением специально для наших читателей — в интервью с доктором исторических наук Тамарой Гузенковой.

Текст Наталия Бестужева
Фото из личного архива Т. Гузенковой

 

— Тамара Семёновна, беседовать с учёным «на его поле» для журналиста почти подвиг. Давайте зайдём издалека. Вот смотрю, на Вашей страничке в Сети Вы танцуете фламенко, в прорубь ныряете, фотографии закатов у вас удивительные… Профессор Гузенкова по натуре  —  созерцатель, деятель?
— Боюсь, начав с рассказа о женских хобби, мы с вами разочаруем читательскую аудиторию — мужскую и по большей части геройскую.

— Ну что Вы… Вспомним классика… «И вправду говорят, кто женщину поймёт,  тот будет  править миром…»
— Ну раз настаиваете… Тогда, всё просто — большинство увлечений носит исключительно вспомогательный характер. Их задача — держать меня в форме: терпимой физической и хорошей интеллектуальной,  чтобы я могла отдаваться главному — науке и аналитике. И в этом смысле моя жизнь делится на две части. Одна «профанная», где моржую, танцую, иногда пишу стихи, наслаждаюсь искусством, предаюсь гастрономическим и прочим житейским радостям. А другая, что называется, «сакральная». Она связана с профессией, требует потребительского аскетизма, уединения, сосредоточенности, отстранённости от быта. Счастье — в борьбе этих внутренних антагонизмов. Они, если хотите, страховка от ненужных крайностей.

— Бытует мнение, что коронавирус — попытка «урезонить» нас: люди, вы переполнили мир своими прихотями, противоречиями, как бы говорит он… По нестареющему Гегелю, вся эта социальная тахикардия вот-вот начнёт во что-то трансформироваться. Или всё уже происходит?
— Вы правы: происходит, и мы отнюдь не зрители, а участники процесса. В кратчайшие сроки, казалось бы, медицинская проблема ковида перешагнула социо- медико-биологические рамки и подвела человечество к глобальным вопросам: миропонимания, нашего настоящего и будущего. Почему?

Масштабы. По числу жертв и экономических последствий пандемия превзошла все предшествующие в XXI веке. Конечно, её нельзя сравнивать с испанским гриппом, унёсшим в 1918—1920 годы от 50 до 100 млн человек.

В одночасье человечество убедилось в своей абсолютной уязвимости как биологического вида, чтозаставило по-новому взглянуть на меры эпидбезопасности. Но это лишь «преамбула». Сегодня происходит ломка стереотипов, пересматриваются социальные теории, перестраивается экономика, изменяется международная логистика, в целом коммуникации.

Дополнительный материал: 

И в этой связи нельзя не заметить: глобалисты поторопились «хоронить» национальные государства как институт. Пандемия показала: в условиях форс-мажора именно национальные правительства и государственные механизмы сработали наиболее эффективно в противовес многим неправительственным международным организациям, считают эксперты.

Что касается цифрового поворота, здесь и комментировать нечего. Виртуализация большей части финансовой деятельности, социальных практик и услуг — свершившийся факт. Как и то, что мы живём в новой реальности, где цифровой контроль за личностью — не исключение, а данность. Причём формы контроля варьируются в диапазоне — от мягких и ограниченных до вездесущих. Появились термины: «цифровой тоталитаризм», «цифровой концлагерь», а весь мир изучает опыт действующей с 2014 года в Китае системы социального кредита, основанной на  электронном слежении.

Впрочем, некоторые аналитики полагают, что пандемия подействовала и как «прививка» от новых вооружённых конфликтов и даже мировой войны. Хотя едва ли приходится уповать на то, что этот урок будет выучен раз и навсегда. Человечество склонно к забывчивости и легкомыслию.

— Римский клуб в докладе «к 50-летию себя» крити- кует капитализм: он и надменный, и выбравший не тот путь… И вот, будьте любезны, получите: климат нестабилен, экосистема нарушена, миллионы голодающих, беженцы… Формация прежней «сборки» никому не нужна?
— Вообще, капитализм не критикуют только ленивые. Самое пикантное, что «прилетает» со всех сторон. Среди «смертных грехов» на первом месте — его эксплуататорский, отчуждающий, экспансионистский характер, и как следствие— нестабильность и глубокое экономическое неравенство. Интересно, что в англоязычном сегменте поисковых систем обращений к теме гораздо больше. Например, при запросе: «критика капитализма» — Google выдаёт 30 млн результатов, Яндекс только 2 млн.

Для  каждой эпохи характерны свои  акценты. Формационно-классовый подход из употребления давно вышел. Если говорить о разработках «Римского клуба», то в них предлагаются идеи энвайронментализма. Согласно им человечество — лишь один из видов, взаимозависимо включённый в глобальную экосистему. И никакого главенства человека, который к тому же должен испытывать чувство вины за научный прогресс. Наличие разума налагает на нас дополнительные обя- занности перед природой и предопределяет ограничения на деятельность.

В 2019 году при подготовке Доклада ООН о глобальном устойчивом развитии группа учёных предрекланеизбежную смерть экономической системе, ориентированной на быструю прибыль. Использование невозобновляемых ресурсов и дешёвой энергии без учёта долгосрочных последствий для окружаю щей среды, по их мнению, путь в никуда. Под этим можно было бы подписаться. Но вот вопрос: где те социальные, экономические, политические силы, рычаги воздействия и механизмы реализации, которые способны привести в равновесие эко- и демосистему?! Как сгладить нарастающее неравенство и изжить бедность?

Давайте признаемся, какой-то реальной, а не в головах, конструктивной альтернативы капитализму пока нет. Основной посыл — в предложениях «подлатать» существующую систему: сделать её менее токсичной за счёт экосберегающих технологий, провести мягкое перераспределение богатств с помощью прогрессивного налога на капитал, ввести гарантированный базовый доход и пр.  Всё это напоминает сюжетную линию из «Золотого телёнка» про Козлевича и его потрёпанную жизнью «Антилопу гну».

Не существует сегодня ни широко разделяемой теории социальных преобразований, ни массового запроса на них. Мир фрагментирован и поляризован, а человеческое сообщество «разобрано» на индивидуумов, не  в последнюю очередь с помощью цифровых технологий.

— То есть надо принять, что имеем, и тихо наблюдать, что же дальше…
— Да, будущее весьма туманно. Неслучайно так популярен термин «посткапитализм». Не совсем ясно (или совсем не ясно), что это такое. Но определённо — другая доминирующая экономическая система, которая придёт на смену нынешней форме капитализма.

Тяжёлый этап большого транзита, который мы переживаем, отягощён высокой хаотизацией и неопределённостью социальных процессов. Как заметил писатель-фантаст Андрей Столяров, сквозь обломки распадающегося прежнего мира проступает совершенно новый цивилизационный пейзаж, законы которого нам пока неизвестны, но в котором мы уже находимся. Это и есть процесс наступления будущего.

Примечательно, что в России среди самых продаваемых книг-антиутопий в последнее десятилетие — роман Джорджа Оруэлла «1984» и повесть Рэя Бредбери «Вино из одуванчиков». Как Вы помните, они написаны ещё  в середине прошлого века.

В экспертных кругах обсуждается нашумевшая публикация экономического гуру, основателя и бессменного президента Всемирного экономического форума в Давосе Клауса Шваба и журналиста Тьерри Маллере под интригующим названием «COVID-19: Ве- ликая перезагрузка». В ней предлагается новое определение — «капитализм заинтересованных сторон». Я бы сказала, что это вариант некоего дружелюбного капитализма, который под давлением обстоятельств вынужден действовать частично в интересах «простых людей».

По мнению авторов, в постпандемическом мире будет расти потребность в соцзащите. Размер уровня минимальной зарплаты станет центральным вопросом. Компании почувствуют на себе более заметное государственное вмешательство. Правительства заставят их предлагать нанимаемым работникам  контракты с такими льготами, как социальное и медицинское страхование. Встанет вопрос и о более высоких налогах для компаний.

Шваб и Маллере описывают ещё ряд потенциальных и желательных изменений (социальных, поведенческих, экономических, управленческих и  пр.).  Но  меня  лично не покидает ощущение, что все эти в целом здравые  и вполне добропорядочные размышления не тянут на великую перезагрузку. Когда правит пиар, начинка нередко оказывается скромнее обёртки.

Хотя есть мнение, что за этими умиротворяющими предложениями сокрыты планы куда более радикальных преобразований. И последние станут реальным воплощением самых мрачных антиутопий.

— Интересно, за океаном студенты штудируют «Манифест…»?
— На Западе никогда не исповедовался принцип «учение Маркса всесильно, потому что оно верно». Поэтому его спокойно продолжают изучать. Наблюдается даже некий ренессанс марксизма. Кстати, «Манифест коммунистической партии» и первый том «Капитала» Карла Маркса внесены в список всемирного документального наследия ЮНЕСКО.

— О своих оппонентах сорок пятый президент США Дональд Трамп сказал: «Социализм для этих людей — только начало. Затем они попробуют установить здесь коммунистическую форму правления». Социалистические Штаты Америки, сколько осталось до этого? А как насчёт Great Transition — «Великого перехода»?
— Мечтателям и менеджерам от экономики и политики не дают покоя грёзы о великом переходе, перезагрузке и т. п. Но на самом деле один глобальный переход состоялся тридцать лет тому назад, когда рухнула система социализма. И это было настоящее испытание для людей и страны в целом.

Немецкий писатель Гюнтер Грасс считал: с тех пор, как социализм объявлен мёртвым, мы с ужасом наблюдаем, как его брат капитализм страдает манией величия. Манией величия и мессианства заражены и США, требующие от остальных подчинения своим интересам и ценностям. Времена нынче тяжёлые, мировая экономическая конъюнктура неблагоприятная. В таких условиях оставаться мировым гегемоном ох, как непросто. Так что жертв американской «ответственности за судьбы свободного мира и демократии» меньше не станет.

— По мнению некоторых учёных, социализма не было и в СССР. Мол, Союз всегда оставался частью капиталистической микроэкономики. Терминов хоть отбавляй: административный социализм, госкапитализм, административно-командная   система…
— Вы вспомнили перестроечный лексикон, уничижительный по отношению к советской системе. А ведь в разные периоды был и комплиментарный, и нейтральный. Например, «социализм как первая фаза коммунизма». Это романтический подход. Или обывательско- бюрократический  термин— «развитой социализм».

После университета я два года работала в подмосковном краеведческом музее. И как-то мне поручили выступить с докладом о развитом социализме — в трудовых коллективах существовала такая форма идеологической работы. Пикантность ситуации заключалась в том, что небольшая по численности музейная аудитория была крайне неоднородной: здесь и горкомовский работник, и малограмотные старушки-смотрительницы. Научными сотрудниками и экскурсоводами служили и юные девы, мечтавшие о замужестве, и учительницы-пенсионерки. Как было внятно объяснить им всем, что такое развитой социализм, когда ты и сама толком этого не понимаешь. Но я совершенно искренне пыталась разобраться. Видимо, старшие товарищи оценили мои потуги, потому что вскоре меня назначили начальником советского отдела.

Ну а горбачёвский «социализм с человеческим лицом», это уже просто анекдотический вариант.

Конечно, внутрипартийная борьба за власть в СССР привела к тому, что теоретическая база быстро выродилась. Основоположники марксизма — титаны мысли. Новым содержанием научный коммунизм наполняли, увы, пигмеи от теории. Когда пришло время, их мёртвые тексты оказались лёгкой добычей для реформаторов самых разных мастей.

О том, что социализм всегда оставался частью и  участником  капиталистической  мироэкономики и никогда не находился вне её, говорит миросистемная теория американского исследователя левого толка Иммануила Валлерстайна. Для её приверженцев события 1989—1991 годов не есть что-то неожиданное. Просто установившиеся режимы стали более похожими на те, которые существуют повсюду. В общем, как сказал сатирик, капитализм — светлое будущее социализма.

— В 1983 году Ю. В. Андропов многих удивит, а многих рассердит  признанием в  «некомпетентности», сказав: «Мы до сих пор не изучили в должной мере общества, в котором живём… Порой вынуждены действовать… эмпирически, методом проб и ошибок». Тогда или сейчас  «эмпиризма» больше?
— Намерения сблизиться с мировой системой в рамках конвергенции с помощью кардинальной перестройкиэко номики нередко приписывают и Юрию Андропову, хотя его апологеты категорически это отрицают. Но существует концепт, согласно которому план Андропова по модернизации СССР был направлен в сторону западного  цивилизационного проекта.

Когда это всё началось, честно признаюсь, нам было не до смеха. Угроза попасть под проверку в магазине или в кинотеатре в неурочное для этого время нервировала. Складывалось впечатление, что людей шугали ради имитации бурной деятельности, пока не было ясности, что делать с экономикой.

К счастью, дисциплинарная кампания быстро захлебнулась. А вот соцсистема не устояла.

— Разработка доктрин развития — за мозговыми центрами. В Штатах их счёт — на тысячи, у нас на сотни. Но не это принципиально. Насколько «семимилен» наш шаг прогнозирования? Насколько сбалансирован между вчера и завтра?
— Людям свойственна извечная тяга заглянуть в завтрашний день. Сегодня наука предоставила мощный инструментарий прогнозирования. Широкое распространение получило использование BigData — данных огромных объёмов, обрабатываемых программными инструментами. На их потенциал возлагаются большие надежды.

Всякому обывателю нетрудно убедиться, что история прогнозирования полна как грубых просчётов, так и сбывшихся прогнозов. Когда речь идёт о точных количественных измерениях, например, экономических, то прогностическая несостоятельность видна сразу. А на геополитическом поле многое слишком неясно, слабо измеримо, субъективно. И чаще всего ангажировано. Весьма влиятельный американский аналитический центр Stratfor каждые пять лет, начиная с 1996 года, публикует скользящий прогноз. Преамбула таких до- кладов гласит, что они базируются на модели, в которой Америка является исключительной державой, и каждый раз они предсказывают её непреходящую мощь. Что ж, довольно упрямая позиция, но как-то мало похожа на объективный и непредвзятый подход.

Однако вне зависимости от достижений и провалов, потребность в прогнозах растёт, являя собой бурно развивающийся рынок интеллектуальных услуг. Несбывшиеся предсказания быстро забываются, сбывшиеся  вписываются золотыми буквами в «портфолио» их ав- торов. Но если задаться вопросом о глубине горизонта относительной надёжности прогнозов, то это 5—10 лет.

— Тех, кто завтра будет править миром, готовит нынешняя Школа. Видимо, для наивысших результатов, она так часто реформируется, унифицируется… И вот на выходе… образованный, креативный класс. Но он опять в меньшинстве. Вокруг «вечные подростки», для которых впечатления, ощущения, хайп первичны. Это лишь кажется?
— Мне как-то пришлось написать статью о влиянии глобализации на школьное образование. Скажу о главном, с моей точки зрения. В нынешних условиях практически по всему миру или, если угодно, мировой периферии идёт процесс навязывания более сильной стороной своих представлений о мироустройстве и порядке вещей. Мир победителей, включающий глобальный Север, диктует нормы и правила игры побеждённым — глобальному Югу и тем,кто ему уподоблен. Россию, кстати, постоянно пытаются втиснуть в это прокрустово ложе бедного Юга, притом что более 60 % её террито- рии — в зоне вечной мерзлоты. И это не только геологический, но и культурно-цивилизационный фактор. Но у большой-пребольшой политики свои аргументы.

Мировой капитал и мировые рынки и не скрывают, что нуждаются в унифицированном, стандартизированном знании и умении. Транснациональные компании заинтересованы иметь наёмную рабочую силу, которая владела бы едиными по всему миру профнавыками, близким мировоззрением и разделяла ценности ТНК. Достигается это путём инкорпорации соответствующей идеологии и методики в национальную образовательную вертикаль. Вот вам Болонская система, академический обмен, ЕГЭ и т. п.

В сферу образования проникли принципы Макдональдса: стандартизация, просчитываемость, универсальность. В данной системе координат формируются отношения по типу преподаватель — это поставщик, а ученик — потребитель образовательных услуг.

Изменился и понятийно-категориальный аппарат. Он в значительной степени представляет англосаксонскую модель мировосприятия. Английский язык — фактор глобального влияния. Вдумайтесь: в то время как английский в мире изучают более 1,5 млрд человек, русский — менее 40 млн. Причём за последние 15 лет обе цифры претерпели двукратное изменение. И не в пользу русского языка.

Когда преподаватели из российской, молдавской, монгольской, индийской глубинки с воодушевлением рассуждают о релевантности образования, креативности, толерантности, инклюзивности, компетенциях и инновациях, то можно быть уверенными — они так или иначе вовлечены в сеть глобального образования.

— Историческая память остаётся, пожалуй, важнейшей объединяющей нас силой. Вы соавтор книги «Наследники победы и поражения». Главное, что хотелось донести до читателя?
— О Второй мировой и Великой Отечественной войнах так много написано, что может показаться, будто невозможно сказать что-то новое. Но это не так. Нас интересовала живая память о войне,трансформация её образов в учебном контенте, в сознании молодёжи, современная политика мемориализации в Европе и СНГ. Это было упоительное время, так как авторский коллектив горел идеей.

Нами были прочитаны и проанализированы сотни учебников и сочинений школьников из России, Украины, Белоруссии, Чехии, Болгарии. Теперь всё чаще тема Второй мировой используется в политической риторике и выступает чётким маркером в политико-идеологическом размежевании. То,  как и по каким принципам переписывается история, как проходят в мире празднования Дня Победы, корреспондирует с содержанием и качеством международных отношений. Линия разлома — в попытке «украсть» у нас Победу. И в этом смысле мы как на войне: велика страна, а отступать некуда, позади Россия.

Книга — и мой гражданский долг, как бы пафосно ни звучали эти слова. С раннего детства я видела в семейном альбоме фотографии, на которых мой дядя Иван Фёдорович снят в Берлине 1945 года. Никаких подробностей не знаю. Сам он никогда не рассказывал, а я не спрашивала. Военные воспоминания не были приняты в семье. Теперь и расспросить некого. Прочувствовала это сравнительно недавно. Тронул Бессмертный полк…

— «Рождённая в СССР». Чего больше окажется в словах, произнесённых вами: гордости, сожаления, ностальгии, отстранённости… Это будет скорее эмоциональный ответ? Что помогает сохранять идентичность?
— Не знаю почему, но как-то не задумывалась. Ни гордости, ни ностальгии, ни сожаления, ни отстранённости. Я воспитывалась и взрослела в таком окружении, где не было места диссидентству, внутренней эмиграции, антисоветскости. Всё в русле, что называется, советского мейнстрима. По-моему, родители старались держаться подальше от передовых позиций, не активничали, но и не избегали общепринятых ритуалов. Определённо скажу: они много и честно работали. Каждый на своём месте.

В бытность этнографических штудий в Институте этнографии Академии наук в экспедициях мы задавали вопрос людям: когда они впервые задумались о своей национальности? Кстати, тогда же этот вопрос я задала и себе. Согласно ответам, в советское время национальная идентичность чаще проявляла себя в армии, в трудовых и деловых отношениях. Мои многочисленные деловые поездки за границу, ближнюю и дальнюю, усилили чувство родины, другими глазами заставили увидеть Россию.

— Тридцать лет как с карты мира исчез СССР. Вместе с ним общность «советский народ», принцип «от каждо- го по возможностям, каждому по труду» и много чего… «Всякое царство, разделившееся само в себе, опустеет: и всякий город или дом, разделившийся сам в себе, не устоит» (Мф. 12:25). Тамара Семёновна, если очень ёмко: Россия — она своя в чём?
— Нигде кроме России не чувствую себя дома, хотя часто бываю в красивых странах, где комфортно, сытно и уютно. Знаю, что нигде, кроме России, не найду полного применения своим силам и способностям.

Я родилась в семье военного лётчика и детство провела в военных городках на Крайнем Севере и в казахстанских степях. Не раз нам приходилось в течение буквально нескольких дней собираться и переезжать на новое место службы отца в другой конец страны.

Друг и однополчанин папы, для меня дядя Боря, погиб во время военных учений. Его вдова, тётя Валя, до сих пор — образец настоящей жены офицера, понимающей, что такое долг перед Родиной. Примером самоотречения, конечно, всегда оставалась мама. Её служба состояла в том, чтобы прежде всего быть хорошей женой. Так что понятие— служить Родине — в самых разных измерениях для меня не пустой звук.