МИР НЕ БУДЕТ ПРЕЖНИМ. А каким он будет?

Коронавирус как следствие

Серьёзный экономический кризис мы пережили совсемнедавно — в 2008—2010 годах, да и 2013—2014 годы в ряде стран были отмечены тяжёлым хозяйственным спадом. Но на сей раз кризис, вызванный пандемией, сопровождается радикальными изменениями в образе жизни. Ударяет он по тем сторонам нашего быта, которые оформились за прошедшие 20—30 лет и воспринимались как основное (если не единственное) достижение глобализации: беспрецедентно развитая сфера услуг, путешествия, доступ к товарам из любой точки планеты (читай — зависимость от вещей, произведённых на другом конце земли).

Однако происходящее лишь в незначительной степени является следствием злосчастного коронавируса. Заглядывая в историю, обнаружим, что и предыдущие эпидемии, обернувшиеся масштабными катастрофами, никогда не приходили одни. Более того, они никогда не приходили первыми. Им предшествовали хозяйственный спад, политические неурядицы и войны. Так, великая европейская чума стала лишь кульминацией затяжного кризиса XIV века, ознаменовавшегося падением плодородия почв, упадком феодального поместья, ростом задолженности сеньоров и королей, восстаниями в городах и обострением соперничества между династиями. А знаменитая «испанка» поразила мир, потрясённый событиями Первой мировой войны, последовавшими за ней революциями и гражданскими войнами в России и Центральной Европе. В этом ряду нынешний эпидемический кризис выглядит (пока) относительно безобидным. И хотя смертей исключительно много для общества, привыкшего к высокому уровню личной безопасности, всё же масштабы катастрофы далеки от того, что случалось в прежние времена. На этой почве появляется, с одной стороны, множество публикаций, в которых со ссылками на спорные и неокончательные подсчёты утверждается, будто вся паника была ложной, и COVID-19 не опаснее обычного гриппа, а, с другой стороны, выдвигается тезис, что борьба с эпидемией — вреднее самой эпидемии. И если в первом случае речь идёт об обычном конспирологическом безумии, то во втором — всё серьёзнее.

Дискуссии о том, насколько опасным и смертоносным является COVID-19, совершенно упускают главную проблему, являющуюся не медицинской, а организационной и социально-политической.

Обсуждать надо не процентное соотношение умерших и выздоровевших, а состояние медицины. Пока вакцина от коронавируса не создана, врачи могут помогать больным, обеспечивая им необходимый уход, борьбу с симптомами и осложнениями, что и гарантирует низкий уровень летальности.

Впрочем, экономические факторы, способствовавшие развитию эпидемического кризиса, не сводятся исключительно к оптимизации медицины и сокращению общественного сектора. Не менее важную роль сыграло и реструктурирование мирового производства в условиях глобализации.

Стремясь перенести производство в страны с дешёвой рабочей силой, где нет ни свободных профсоюзов, ни жёстких экологических и социальных стандартов, транснациональные корпорации породили глубочайший упадок старых промышленных центров США, Западной Европы и России, создав знаменитый эффект «ржавого пояса», они спровоцировали избыточное перемещение товаров и людей между странами и регионами.

Вещи производятся не там, где они потребляются, где есть сырьё и энергия, а там, где наиболее дешёвая рабочая сила. Результат — огромное количество транспортных потоков. При ином распределении производств они были бы совершенно ненужными, поскольку продиктованы не объективными потребностями населения и не возможностями производства, а логикой максимизации прибыли для крупнейших трансна-циональных компаний. Если раньше автомобиль, продаваемый в Чикаго, делали совсем рядом, в Детройте, то теперь с большой вероятностью его сделают в Шанхае, хотя многие узлы будут произведены в том же Детройте, а затем отправлены за океан, чтобы вернуться назад в виде готового иностранного изделия. При этом техническая возможность произвести автомобиль от начала до конца в Америке никуда не исчезла, а наоборот совершенно гарантирована. То же относится к большинству стран Европы и тем более — к России, где есть энергетические и сырьевые ресурсы для производства практически любых товаров.

Усложняя логистические цепочки, транснациональные компании одновременно стремятся ускорить перемещение по ним товаров и людей. В итоге избыточная мобильность способствовала распространению инфекции и затруднила проведение карантинных мер на раннем этапе, когда теоретически можно было локализовать некоторые точки заражения, закрыть ворота, через которые в ту или иную страну проникала инфекция. Но теперь таких врат, щелей и окон бессчётное количество и перекрыть их возможно лишь ценой тотальногоразрушения сложившейся системы международных коммуникаций.

В начале пандемии многие грешили на международный туризм, но скоро обнаружилось, что вирусы перемещаются одновременно по многим каналам. И там, где полностью закрывали аэропорты и тестировали буквально каждого прибывающего из-за границы, вирус всё равно находил себе дорогу с товарными потоками. Пришлось перекрывать и поставки, что вызвало экономический коллапс целых отраслей. Обнаружилось, например, что Германия, имеющая развитую фармацевтическую промышленность, не может обеспечить себя базовыми лекарствами. Причина банальна: соответствующие производственные мощности давно перенесены немецкими фирмами в Азию.

Если в Западной Европе, России и США приостановка производств обрекает миллионы людей на бедность и страдания, то в Индии и Бангладеш речь идёт о реальной угрозе голодной смерти. И винить коронавирус было бы неверно. Мировая экономика балансировала на грани масштабного спада с ноября 2019 года. И ни в одной из ведущих стран мира правящие круги не извлекли никаких уроков из произошедшего в 2008—2010 годах. Залив кризис деньгами, правительства (от США до России и от Китая до Германии) предпочли не предпринимать никаких мер. В странах Европейского Союза, более того, усилили политику жёсткой экономии, урезав социальные расходы, развернув пенсионную реформу и сокращая остатки государственного сектора. По той же модели пенсионную реформу запустила и Россия.

Результат не замедлил сказаться: новый кризис повторяет траекторию прежнего, но он намного масштабнее, глубже и, скорее всего, продолжительнее. Падение цен на нефть, ставшее результатом резкого снижения спроса, назревало задолго до и было предсказано большинством аналитиков. Эпидемия ускорила эти процессы и сделала их беспрецедентно масштабными. Экономический спад дополнился разрушением межгосударственных хозяйственных связей.

Неизбежность перемен

На сей раз, однако, осознание неизбежности перемен охватило не только экспертов, но и правительства. Выявились (вернее, стали очевидными для широкой публики) пороки системы. Пропаганда стремительно теряет силу, а правящие круги во всех странах мира вдруг обнаружили, что, контролируя средства массовой информации и интеллектуальный дискурс, они всё равно не могут далее морочить голову населению, выдавая свои специфические и частные интересы за интересы общества.

На место диктатуры рынка приходит смешанная экономика с мощным общественным сектором. Стремление сократить издержки на рабочую силу сменяет необходимость поддержать спрос и вкладывать большие средства в рост квалификации работников. Вместо навязываемого обществу культа потребления — культура общественного служения и долга, ориентированного на коллективные потребности, оказавшиеся не менее объективными, чем индивидуальные. Неминуемы национализации, особенно в сырьевом и банковском секторах. Вернутся в государственную собственность и многие авиакомпании.

Происходит изменение глобальной экономической географии. Зависимость от поставок из-за моря самых необходимых товаров должна быть преодолена повсюду. Начинается реиндустриализация и локализация производств в развитых странах Севера, утративших за 30 лет изрядную долю, если не большую часть своего промышленного потенциала. Наступает момент, когда придётся реализовать тезис Дж. М. Кейнса о социализации инвестиций. Как следствие, обратимой оказывается пресловутая финансиализация. Банки лопнут или будут поставлены под более жёсткий контроль правительств и парламентов (как в 1930-е годы). Дерегулирование становится ругательным словом. Глобальному доминированию финансового капитала приходит конец.

Впрочем, само собой всё это не произойдёт. Главный недостаток подавляющего числа прогнозов, которые делают эксперты, особенно экономисты, в том, что они игнорируют сложившуюся (и всё ещё господствующую) структуру интересов. Никакие реформы, даже если они назрели, и их необходимость понятна подавляющему большинству общества, включая правителей, не происходят автоматически. Реализациялюбых мер, меняющих расстановку социальных сил, наталкивается на сопротивление и провоцирует острые конфликты. В тех же странах с авторитарным правлением, где, казалось бы, достаточно одного приказа главного начальника, значимые перемены сопровождаются изрядными встрясками. Противоречия, порой начинающиеся как управленческие, быстро политизируются. Поэтому власть, ориентированная на стабильность любой ценой, откладывает подобные меры до тех пор, пока не становится слишком поздно.

По большому счёту, форма власти и государственного устройства не имеет значения. Несоответствие старых элит новым историческим задачам — общая проблема для самых разных стран. Новая экономическая политика неминуемо требует новой идеологии и новых кадров. Осознав необходимость поворота, старые правящие элиты рискуют не вписаться в него, у них нет соответствующих психологических качеств и культуры, а главное — их специфические интересы противоречат тому, что они по собственному разумению должны делать.