ХОРОШО, ЧТО ЭТО БЫЛО

— Юрий Вениаминович, все мы — «продукт воспитания» семьи, двора, школы. Что сформировало вас, каким было начало?
— Вы меня своим вопросом с ходу погрузили в воспоминания. Спасибо. Родился я практически в центре Москвы, в семье учителей. Мама — преподавала литературу, всю жизнь проработала учителем начальных классов, ей очень нравилось заниматься с детьми.

Наш Троицкий переулок — настоящий «золотой треугольник». Первая его вершина — «Уголок Дурова», вторая — Музей Васнецова, третья — цирк. В соседних домах комнаты снимали цирковые артисты. Ребятня выходила во двор и смотрела, как они тренируются, жонглируют кольцами, кеглями.

Трудно рассказывать о прошлом, возникают образы, всплывают картины...

Запах цирка… Сколько в нём всего... Помню, как выпрашивали у цирковых контрамарки, мечтали посмотреть на казавшуюся нам сказочной арену. Замечательного клоуна Карандаша с его собакой Кляксой помню. Олега Попова в чёрно-белой клетчатой кепке, с бабочкой, красным носом, в узких полосатых брюках и красных носках — оторваться было невозможно. Юрий Никулин — ещё совсем молодой, работал подставным у Карандаша.

К сожалению, сегодня этого чувства радости так мало.

Разве мы стали хуже жить? Нет. Еды больше. Почти все на машинах. В отдельных квартирах. Душевность ушла. Ушло единение… Для нас, тех, вчерашних, родным домом была не моя квартира, не моя комната, а НАШ дом. Мы могли входить к соседям без стука, ключи лежали под ковриком. Если кто-то готовил пироги, приглашались все. Праздник какой-то начинался, садились за общий стол. Чего скрывать, взрослые выпивали, потом все дружно гуляли по улицам, детей угощали конфетами, пирогами…

Окна моей комнаты с широкими подоконниками и белыми занавесками выходили на храм. Любил залезать с подушкой на подоконник, закрывал занавески и смотрел, как падает снег, как идут люди — картина менялась, и мне нравилось моё уединение. Прекрасное время!

Потом переехали ближе к Марьиной роще. Там тоже появились друзья. Отношения строились уже более жёсткие, но справедливые. До сих пор думаю, как же всё-таки двор воспитывал мальчишек: родители работали в две смены, дети играли целыми днями одни: пацанские тайны, разговоры, первые проступки — лазали бог знает куда, чем только не занимались, потасовки… И ничего. Удивитесь, но у нас был своеобразный кодекс чести. Идёшь вечером, окружает толпа, кто-то начинает задираться. Откажешься от драки, уважать не будут. Нужно, чтобы ты вступил в бой и до первой крови. Отношения выясняли один на один. Железное правило — лежачего не бить. Или, допустим, если девочку из нашего двора мальчик из соседнего двора провожает, то выяснение отношений — только когда он назад пойдёт.

Что говорить, с синяками часто ходили. Но уличные драки не были жестокими, долгими. Мы знали, когда надо остановиться, начинали помогать друг другу.

Сейчас воспитать мальчика — целая проблема.

— Мы были ближе к истокам и оттого счастливее, может, так?
— Иногда меня спрашивают, да и сам задумываюсь: что такое счастье? Для каждого это очень индивидуально. На уровне подсознания. Приведу пример. Каждое лето меня отправляли к деду в деревню, в Ильинское-Хованское. Дед был конюх и первоклассный печник — клал голландские печи без чертежей, на глаз! Помогал я ему с удовольствием, подавал кирпичи, учился шить хомуты, сторожить лошадей. Тогда ведь всё на них перевозили. На кирпичном заводе, на молочном, на пекарне средством транспортировки только савраски наши и были.

— Умение анализировать и выявлять причинно-следственные связи развивается у человека, когда он начинает излагать свою позицию, аргументировать её.
— Совершенно с вами согласен, Дмитрий. Тогда была и устная литература, мы знали все стихотворные размеры, должны были их не просто назвать, а привести примеры! Сейчас нет междисциплинарной связи. Школа не учит анализировать… Как вы понимаете, мне близка эта тема, поскольку я потомственный педагог. Во времена, когда мои родители преподавали, всё было понятно — нужно было дать ребёнку общее представление о мире, для чего нужны и астрономия, и физика, и математика. Предметы шли синхронно, чтобы один не опережал другой. Столп образования — литература. Она исповедовала законы нравственности: «Евгений Онегин» Пушкина, «Отцы и дети» Тургенева, «Война и мир» Толстого… А «Как закалялась сталь» Островского? Потрясающая советская книга, честно написанная. И автор, и герой отдали жизни ради высоких идеалов. У студентов спрашиваю: «Вы русскую литературу освоили перед тем, как брать зарубежных авторов?» Они её не знают.

— К сожалению, и не стремятся. Как педагог, как профессор, выпустивший несколько поколений актёров, вы пытались бороться с этим?
— Театральный педагог — особая профессия. Во-первых, необходимо знать методику — от простого упражнения на внимание до выхода на публику через типаж, через образ. Если вы ею не владеете, то не объясните, что и на каком этапе делать. Нельзя от студента сразу многое требовать. Его нужно сориентировать на ключевые моменты, на азы профессии. У одних склонность к характерным образам, у других — к героическим. И растут все по-разному. Кто-то быстрее схватывает, кто-то медленнее, а кто-то поймёт лишь спустя время.

Во-вторых, вы должны привить этические нормы. Сложно, потому что курс — складывающийся коллектив, а профессия-то амбициозная, и каждый постоянно думает о собственном «я», чего быть не должно. Добавьте сюда межличностные отношения студентов, личность режиссёра… Приходится учить, как нужно одеваться, ходить. Например, стоило большой крови поставить девочек на каблуки. Но поверьте, и движения меняются, и пластика, поворот головы и даже мировоззрение.

Когда смотрю современные исторические фильмы, думаю: ну не снимайте, не умеете. Всё неверно, всё переврано. Не потому, что требую точности или реставрации, но в эпоху-то надо погружаться. Раз уж берётесь, делайте как положено. «Война и мир» Сергея Бондарчука — батальные сцены — верю, потому что всё довольно точно.

В-третьих, должно быть мировоззрение. Сделали отрывочек, а за ним может быть целый мир: об эпохе, о людях, о нас, о тебе лично. Важны система координат и точка отсчёта. Ваш герой, он движется вниз, в пропасть или вверх? Или мечется? Что тоже зачастую бывает. Мечется и сгорает от невнятности. Нужно понимать, что с ним происходит.

Если не внедрите основы психоанализа, не научите ребят размышлять, ждите беды.

— Коль мы упомянули роман Льва Толстого, скажу, что посчастливилось видеть вашего Василия Курагина в грандиозном пятичасовом спектакле Римаса Туминаса. Какие роли вам наиболее близки?
— Не поверите, все! Это же я в предлагаемых обстоятельствах. Артисту всего мало, и кажется, что лучшая роль где-то впереди. Начинал со спектакля «Роза и Крест», «Несчастье Бертрана» — сложный верлибр со стихами.

Моё тщеславие и амбиции заключены в другом: кто меня выбирает на роль, кто меня любит. Когда Виктюк пригласил на Вронского, понимал, что я избранный. Считаю спектакль Туминаса «Дядя Ваня» выдающейся, гениальной постановкой. В моём возрасте играю всё, что может сыграть человек. В Онегине — две возрастные роли: папа Тани и муж Тани. Мне достался муж. В «Дяде Ване» — Серебряков. В «Войне и мире» Евгений Князев играет старого князя Болконского, Андрей Ильин — князя Ростова, в моём исполнении — князь Василий Курагин.

Конечно, хочется больше, лучше. Но нельзя гневить Бога. В студенческие годы посчастливилось побывать дома у народной артистки СССР, профессора Цецилии Мансуровой. Разговор зашёл о наградах, и тогда она подошла к роялю, где стоял чёрный ящичек, открыла его, достала оттуда своими старческими руками ордена, награды и бросила их на крышку рояля: «Я бы всё это отдала за один эпизод на сцене Театра Вахтангова». Такая боль была в этой фразе...

— Недавно смотрели с супругой постановку Марка Розовского «Амадей» в Театре «У Никитских ворот». Поразил минимализм декораций — ажурное кресло в стиле ампир, резной курительный столик, бронзовые подсвечники, но как это погружает в атмосферу XVIII века. То же самое и в вахтанговском спектакле — на сцене серая стена с колоннами, при этом полное погружение, будто действие реально происходит в Петербурге.

— Свидетельство профессионализма. Сколько было изучений, обсуждений, чтобы не перегрузить, чтобы всё стало одним целым, чтобы серая стена «не задавила».  Серость — ещё и погода северной столицы.

Найденное решение метафорически многое даёт: благодаря смене света и звука оказываешься то в огромной зале на балу, то на Сенатской площади, то на поле битвы. Люди вложили душу в создание декораций, и зритель понимает, что всё сделано неслучайно.

— Вы добились в профессии многого. Если бы пришлось выбирать заново, пошли бы тем же путём?
— Судьбой доволен. Скажу честно, самое страшное для артиста — время. Такова профессия. Если успех пришёл в 20—30 лет, надо помнить: публика не простит ни старения, ни полноты. Ты должен оставаться таким, каким понравился зрителям. Показателен случай. Ехал по Проспекту Мира в сторону области, смотрю — преследует какая-то машина. Я влево — она влево, я вправо — она вправо, притормаживаю — она тоже. У Крестовского моста резко беру вправо, останавливаемся почти одновременно у заправочной станции. Из машины выходит полная дама моего возраста и кричит: «Боже, как вы постарели!» Она не заметила, что с ней самой сделало время. Понимаете, тебя соотносят с тем образом, который сыгран в молодости.

Часто спрашивают, почему я пропал с экрана. Так режиссёры тоже хотят видеть тебя в том качестве, в котором ты полюбился зрителю. Продюсеры хотят иметь гарантии, что всё будет как надо. Материала для тебя, нынешнего, всё меньше. Поэтому удержаться в профессии надолго — одна из самых сложных задач. И, конечно, мы, актёры, хотим успеха.

— Ваш педагог — Вера Львова. Среди её выпускников легендарные актёры советского периода и наших дней. Каким оно было — вхождение в профессию?
— В год нашего поступления, а это период настоящего бума в развитии всех видов творчества, конкурс составлял более 400 человек на место. С 1955 по 1985 год — золотое время нашего кино. В театральной сфере — это 1960—1970-е. Все вспоминают в основном «Таганку» и «Современник», но были и экспериментальный «Музыкальный театр полифонической драмы» Геннадия Юденича, и Театр пластической драмы «ЧелоВЕК», и Театр на Малой Бронной, и многие другие. При этом попасть в театральные вузы было непросто. Их элементарно не хватало.

Чтобы понять, что за явление Вера Константиновна Львова, несколько штрихов. На первом сборе группы мы увидели немолодую, немного крикливую, нервную, но очень доброжелательную женщину. В очках и с прищуром. «Школа» вбивалась ей в нас с таким криком, что если ты показывал неподготовленный этюд, то казалось, что совершаешь преступление перед человечеством. Если что-то получалось, то она кричала, что это хорошо. Никогда не «била» по голове. И всегда подталкивала, чтобы ты взлетал… А сколько времени мы провели в её квартире. Нас обязательно должны были накормить, напоить чаем, дни рождения отмечали по-домашнему. Мы были продными, одной большой семьёй! Когда нужны были деньги, она никогда не отказывала.

Вера Константиновна — из когорты первых учеников Вахтангова. Из людей, преданных не только школе, но и Евгению Богратионовичу. Для них он святой, если хотите, пророк, в каких бы сложных отношениях они не находились.

— Слушаю вас и отчётливо понимаю, как нам не хватает легенд…
— Да, очень нужны примеры, нравственные ориентиры. Поколения сменяют друг друга. Уже ушли те, кто учился у первых вахтанговцев. Но люди так и не могут до конца понять, что это за явление такое в театральном мире — Вахтангов, почему он до сих пор гипнотическое воздействие производит на всех нас... А началось с того, что его попросили пять человек, которые собирались быть артистами, создать театр. Они хотели изучать психофизику человека через театральное действо.

Когда меня пригласили в Театр Вахтангова, играл со своими студентами Володей Симоновым, Сергеем Маковецким, Сашей Ващуковым в спектакле «Синий конь на красной траве». Исполнил роль Ленина. Позже — роль Бертрана в «Роза и Крест». Это их спектакль на вахтанговской сцене. Неправильно говорить, что ребята были моими учениками. Ученики появляются позже, когда проходишь весь процесс — от отбора и поступления до выпуска. Тогда начинаешь понимать, что за наука — педагогика.

Вот и Вера Константиновна, она не просто педагог, она родной человек! Признаюсь, был её любимцем. Через неё прошла плеяда нынешних мэтров, популярных актёров и режиссёров.

Мы с вами сложную тему обсуждаем, потому что театральная педагогика — не по книгам. Мастер формирует из студента личность. Четыре года отвечает за курс, его направление, вкус, стиль, донося идеи основоположников. Поэтому и говорят — мастерская того-то. «Далёкий отголосок хора мне слышать иногда дано»...

— Вы преподаете?
— Хотите (грустно улыбается — ред.) моей смертушки?! Представьте, получаете детей: кому-то 16 лет, кому-то 25 — гигантский разрыв, у всех за спиной разный опыт, но общая цель — на экране засветиться. Не артистом стать, а именно засветиться. И надо им объяснять, что значит посвятить жизнь профессии. Научить пониманию, чем отличаются любовь и страсть.

Нынешнее поколение таково, не все, но большинство, что с ними нужно сидеть и разговаривать часами, и не только образовывать, но и воспитывать. Много неполных семей. Для ребят приходится становиться и папой, и мамой, и братом, и советником.

Разговаривать, гладить по голове, слёзы вытирать — трудное дело. Огромная ответственность. Если только ставить спектакли — то в таком формате ты не отвечаешь за их будущую жизнь, лишь помогаешь научиться профессии. Жаль, сейчас закрыли самодеятельность, практически все народные театры. Там рождался режиссёр, там делались эксперименты.