В эпоху реформатора-освободителя Александра Николаевича, на «уроках словесности» для русской армии периода реформ Дмитрия Алексеевича Милютина был выработан ещё один девиз для всех чинов императорского воинства: «За Веру, Царя и Отечество». С этим девизом брали Плевну, захватывали Геок-Тепе, умирали на бастионах Порт-Артура и прорывали оборону австрийцев в 1916 году.
Троичность понятий характерна для православного сознания, убедительна со времён греческой классической философии. Идеологическая конструкция для народа и армии отличалась законченностью, непротиворечивостью, устойчивостью.
Однако империя за два столетия постепенно проигрывала в практическом воплощении, в позитивной трансляции этой безупречной идеологической конструкции. Уже Екатерина Великая назвала автора «Путешествия из Петербурга в Москву» бунтовщиком похуже Пугачёва.
Что привело к слабому пиару? Самый частый вариант объяснений — в наличии противодействующих сил. Силы эти представляются либо «тёмными», сиречь жидомасонского происхождения. Либо обрисовывается иностранное влияние, выясняется спонсорство антиправительственной пропаганды со стороны английской или французской разведок, либо германского или австрийского генштабов. Такие версии, даже опирающиеся на бесспорные факты финансирования подрывной иностранной пропаганды, не объясняют слабости собственной проправительственной агитации.
Прямое благодеяние Петра III в адрес дворянства империи, а именно — освобождение от обязательной службы — не было подано в развёрнутом виде с обоснованием и необходимой апологией. Власть ограничилась текстом указа. В результате облагодетельствованное дворянство культивировало массовое недовольство, что вылилось в поддержку переворота Екатерины против Петра.
Меры Павла Петровича, принятые в целях обуздания казнокрадства, наведения порядка на основе всеобщих законов и строгого контроля, не были разъяснены, обоснованы и разжёваны с точки зрения выгод для активного населения. В результате — удар табакеркой в висок в собственной спальне Михайловского замка. Штатная охрана спала с открытыми глазами.
Всяческие послабления, либерализм и вольномыслие, каковые культивировались де-факто на основе политики Александра I, были восприняты в качестве слабости верховной власти, отсутствия воли, стержня и стратегии — куда двигать страну. При всех колебаниях тогдашней «генеральной линии» и воли императора вектор складывался неуклонно в сторону становления гражданских свобод. Но и эта тенденция не была упакована, завёрнута и «продана» правящей и военной элите страны. Антиправительственные недовольства перекочевали из светских салонов в залы собраний масонских лож и офицеров-заговорщиков.
Государственную идеологему окончательно кодифицировал Николай Павлович. На основе опыта восстания декабристов он решил ввести практически тотальную цензуру, но в плане же позитивного пиара система была доведена до полного паралича. Примечательны жалобы Фаддея Булгарина, ревностного «помощника» Третьего отделения, в адрес начальника этого самого отделения Александра Христофоровича Бенкендорфа. Запрещено было, как докладывал с великим сожалением Булгарин, публиковать репортажи о встречах императора с народом, об участии императорской фамилии в публичных праздниках, о путешествии государя по империи. Дозволено публиковать сообщения о такого рода событиях только официальному правительственному вестнику. Прочим верноподданным издателям и журналистам касаться особы государя строжайше воспрещалось самим Николаем Павловичем.
Логика императора понятна: если я приказал считать так и не иначе, значит, будут выполнять приказ, ослушников — наказать, очевидные к пользе Отечества вещи — не объяснять. Удивительным образом, что такие установки по пропаганде внутри страны сожительствовали в уме Николая I с крайней потребностью в ведении активной пропаганды и позитивного пиара для целевой аудитории в Европе. Покупались издатели, журналисты и газеты, поток позитивной информации о России в Европе был, пожалуй, наиболее массовым за весь период двух столетий империи.
Результаты отца по провалу в пропаганде перешли к сыну, внуку и правнуку, каковые столкнулись с пренеприятным итогом: проправительственным писателем или журналистом в России стало быть немодным. Критика и ниспровержение официальных идеологем и трактовок считались делом достойным всякого мыслящего индивидуума. В то время как в европах формировался класс интеллектуалов, объединённых образовательным цензом, в империи окуклились интеллигенты разных мастей, единые в одном — отрицании любого официоза. Ну а цензура привела к тому состоянию ума и душ читающей публики, когда любой нелегальный информационный вброс неизменно вызывал тотальное доверие и приятие. Неподготовленное сознание, ослабленное отсутствием общественных споров и дискуссий в дозволенном цензурою пространстве, с лёгкостью неофитов велось на любые антиправительственные мнения и догмы.